— О чем вы думали? — набросилась я на него. — И кондуктор, и водитель, и пассажиры обозлились на меня. Мне пришлось перешагнуть через ребенка.

— Простите, простите, Клара. С вами все в порядке?

— А как вы считаете, что мне было делать, уезжая бог ведает куда без вас?

— Простите меня. Я должен был сказать этой женщине, что нашел работу для ее сына. Дама плохо говорит по-английски, поэтому я не был уверен, что она смогла правильно понять название фабрики. Я написал его. Думал, успею вернуться вовремя.

Пока мы ждали следующего трамвая, я успокоилась. На этот раз мы уселись в вагоне, умолкнув на несколько минут. Я не могла поставить Эдвину в вину его порыв оказать помощь. Он проявил доброту и исключительную гуманность в отношении той женщины, и это вызывало огромное уважение. Могли мозаика или витраж из свинцового стекла сотворить нечто подобное?

— Примечательно, — пробормотал он, сосредоточенный на своих мыслях, как будто не совершил ничего импульсивного, или безрассудного, или пренебрежительного в отношении меня, — что большинство новоприбывших выбираются отсюда за одно поколение, работая дни и ночи, чтобы исполнить мечту родителей, которые привезли их сюда.

— Такая же этика, как у Тиффани, — заметила я. — Но уверена, что нога мистера Тиффани никогда не ступала здесь, — нога человека с опаловым перстнем, который проповедует, что прекрасное всегда рядом.

— Существуют иные виды красоты.

«Да, — подтвердила я про себя. — И он только что продемонстрировал мне один такой вид».

Я тотчас простила его.

Экскурсионный колесный пароход компании «Айэн» вошел в гавань среди клиперов, грузовых судов, угольных барж и паромов. Эдвин набросил мне на плечи свой сюртук и встал рядом, чтобы защитить от ветра, который облепил его мускулистые руки тканью рукавов белой рубашки. Какая разительная перемена с опрометчивого пренебрежения на продуманную заботу!

Пароходик пропыхтел мимо новой иммиграционной станции Элис-Айленда, двухэтажного деревянного здания с низкими башенками по углам. По словам Эдвина, через нее в прошлом году прошло около полумиллиона людей.

— Это только начало. «Плотина» открыта, из Европы полился поток, и мы становимся свидетелями драмы человеческой миграции.

Он попросил меня представить себе приплывших по самым дешевым билетам иммигрантов, с номерами, пришпиленными к их одежде, толпящихся у турникетов, чтобы веки их глаз приподняли крючками для застежки ботинок во время беглого медицинского осмотра и расспросов о здоровье — нью-йоркского варианта Судного дня. Забракованные должны были отправиться обратно.

Меня замутило. Какое недоумение испытывали мои девушки, будучи малышками? Какое унижение и физическое страдание вынесли их родители: сначала, чтобы попасть сюда, а затем, чтобы быть допущенными в страну? Судя по дочерям, родители Вильгельмины на своих могучих плечах могли вынести это, но я не была так уверена насчет семьи Корнелии.

Вверху, вздымаясь из мрачных вод на тридцать этажей в высоту, статуя Свободы провозглашала принципы дружбы, доброжелательного приветствия и надежды, возможности внесения своего вклада и достижений. Эдвин произнес ее официальное название: «Свобода, просвещающая мир». Медные одежды этой мощной женщины развевались на том же самом ветру, что и моя муслиновая юбка, пробуждая во мне симпатию к ней.

В другом направлении, высоко над Ист-ривер, над верхушками мачт протянулась дорога, подвешенная на проволочных канатах между двумя величественными башнями с двойными готическими арками, в шесть раз выше пятиэтажных очертаний линии горизонта. Колосс Бруклинского моста пел песнь о мужестве и дерзости, гении и человеческих усилиях огромного масштаба. Он воздействовал вдохновляюще и возвещал о том, что приложенные усилия повлекут за собой блестящие свершения. Ветер унес мою печальную жалость к себе из-за того, что я не смогла поехать на выставку, ибо я осознала, в каком славном городе и времени я живу.

Как-то утром Вильгельмина явилась на работу с подбитым глазом. Меня пронзил ужас:

— Что случилось?

— Ничего.

— Какой-то мужчина так поступил с вами? — Я преисполнилась гневом к обидчику.

— О нет, миссис Дрисколл. Мой ухажер не из таких. Он — джентльмен и мясник.

Я бы расхохоталась на ее слова, если бы не хотела выяснить подоплеку дела. Я окинула ее скептическим взглядом.

— Тогда расскажи мне.

— Вы же знаете, как мистер Тиффани велел мне не смотреть ни на что безобразное, но искать только прекрасное? Я практиковалась. Шла домой через Юнион-сквер и увидела красивого молодого человека, продающего цветы. Но когда попала на свою улицу, то увидела только безобразие, вроде куч мусора, обшарпанных домов и оборванных людей. Так что я закрыла глаза, чтобы пройти мимо. И врезалась в фонарный столб.

История излагалась с запинкой, и я уже подумала, что это просто нелепая придумка для прикрытия правды, которой она стыдилась. Во-первых, в месте ее проживания наверняка не было ни одного столба с газовым освещением.

— Больно?

— Похоже, вам больно смотреть на это, так что не глядите. Это безобразно.

— Ты хорошо видишь?

— О, со зрением все в порядке, но больше я так делать не буду.

У нас перед Вильгельминой открывались некоторые возможности. Она делала успехи как младший наборщик. Если бы мне удалось устроить ей обучение на стороне, вполне можно было представить ее в будущем на месте помощника дизайнера. «Союз Купера» проводил бесплатные вечерние занятия по искусству.

— Ты совершенно права в том, что мистер Тиффани велел нам упражнять наш глаз. Я полагаю, сюда входит созерцание хорошего искусства. Ты была когда-нибудь в музее «Метрополитен»?

— Нет. Я не езжу в центр.

— Ну, тогда… есть выставка работ учеников вечерней художественной школы «Союза Купера» недалеко от места, где ты живешь. Я хочу, чтобы ты увидела ее. Давай сходим туда вместе в воскресенье.

Описания Эдвином жизни иммигрантов все еще преследовали меня, и мне требовалось узнать, не обитает ли Вильгельмина в общем зале и вообще каковы условия ее проживания. Я взглянула на список адресов девушек. Ее адрес принадлежал к отнюдь не худшей части трущоб, которые я видела из вагона трамвая в Бауэри.

— Я зайду за тобой.

— Нет, нет, нет, — заупрямилась Вильгельмина с безумным взглядом. — Я встречусь с вами там.

В конце концов, мы договорились встретиться на углу ее улицы в час дня.

Я пришла вовремя и ждала, чувствуя себя там белой вороной. В час пятнадцать девушки все еще не было, но похотливые взгляды так и летели в мою сторону. Именно с этим Вильгельмина сталкивалась каждый день. Я не спускала глаз с моих часиков, хотя старалась и не подать виду, что они у меня есть, когда мимо проходили мужчины или подростки. Ожидание в этом месте выглядело смехотворным. В час тридцать я направилась по ее адресу.