— Расскажите мне о часовне! — потребовала я.

— И великолепная серебряная чаша для льда, украшенная эмалевыми листьями падуба и перламутровыми ягодами. Ее поддерживают два белых медведя, окруженные большими кусками горного хрусталя, изображающими льдины, проглядывающие меж сосновых игл и шишек, сработанных из серебра. Такое великолепие заставило меня содрогнуться.

— Перестань дразнить. Как же насчет «моего» Тиффани?

— Пятьдесят четыре медали против пятидесяти шести его отца, — отрапортовал Хэнк. — Их совместный павильон был удачно расположен в центре гигантского Здания производства и свободных искусств, самого большого здания в мире.

Джордж с важным видом заявил:

— Несомненно, ваша часовня стала самым оригинальным вкладом в эту выставку.

Я прижала ладонь к губам.

— Люди были поражены тем, что экспонат окружает их, что они могут беспрепятственно входить внутрь произведения искусства, а не смотреть на нечто неприкасаемое за музейным шелковым шнуром, — продолжал Джордж. — Вы попадали под огромную электрическую люстру в форме креста, не имеет значения, с какого направления смотрели на нее. Зеленый огонь светился за изумрудным стеклом.

Он вытащил из нагрудного кармана небольшую записную книжку.

— Алтарь — из белого мрамора с мозаичным передом из переливающегося стекла, перламутра, оникса и алебастра. К нему ведут ступени, выложенные мозаикой, и становился виден шатер, украшенный филигранью из бронзы, янтаря, раковин морских ушек и нефрита. За ним мозаичные розово-зеленые колонны несут на себе широкие концентрические арки.

— А мое панно с павлинами?

— Потрясающее. Его окаймляли арки, и оно было вставлено в стену из черного мрамора, что придавало ему дополнительный блеск. Свет из электрической люстры пускал блики по ограненным кускам стекла, о которых вы говорили. Триумф, Клара.

— Посетители шли толпами и днем и ночью, — поведал Хэнк. — Их очень привлекало, что ваши витражи подсвечивались сзади электрическим светом, который рассеивался через пластину молочного стекла, так что это было подобно дневному освещению.

— И что люди говорили об этом?

Джордж бросил на меня любящий взгляд.

— О, Клара, — он испустил глубокий вздох, — посетители были околдованы. Они снимали шляпы и понижали голос, будто находились в святом месте.

— Я предлагаю тебе руку и сердце. — Джордж опустился на одно колено на пол. — От имени моего брата.

Я рассмеялась.

— Вставай, Пак. В его распоряжении было больше двух лет, чтобы сделать это лично, если бы он захотел.

Я разложила свои штопаные шелковые чулки на кровати рядом с новой изумрудно-зеленой юбкой, которая была мне далеко не по средствам. Джордж выбрал ее во время вылазки за покупками, чтобы я надела обновку в этот вечер для выхода с его братом. Мои хитрые уловки в виде черного атласного пояса и пышной верхней части рукавов белой блузки из органзы должны были зрительно уменьшить мою талию.

— Волшебство в любовных интригах срабатывает только в комедиях Шекспира да итальянской опере, — высказалась я. — У Шекспира — счастливый конец, а вот в музыке… Ну, ты знаешь, чем кончается большинство опер.

— Лебединой песней. — Он опустил голову.

— Замужество — рискованное предприятие даже в самых благоприятных условиях, не говоря уж о том, когда оно устраивается эльфом.

— Эдвин томится по тебе. Восторг лишает его речи. Он опасается, что ты откажешь ему. — Джордж поднялся с колен и заходил кругами, подстегиваемый этой мыслью. — Это был бы восхитительный союз: отважная Новая женщина и Новый мужчина-идеалист.

Я пристально посмотрела на Джорджа, немного моложе Эдвина, более деятельного, обладающего более созидательным духом, более опьяненного жизнью.

— Мне был бы предпочтительнее ты, — мягко произнесла я.

— Нет, так не пойдет. Два художника в супружестве обречены не ужиться.

— Я бы изъявила желание стать постоянной добытчицей, хотя уже не у консервативного мистера Тиффани, а ты мог бы продолжить общение с Хэнком и Дадли.

Он потрепал меня по щеке.

— Чрезвычайно великодушно с твоей стороны, но это не доставит тебе удовлетворения, ты прекрасно знаешь. Да и подпортит твою репутацию.

— Просто мне взбрела в голову такая шальная мысль.

— Кроме того, я — безответственный. Он — ответственный. Я — капризушка. Он — просто душка. — Джордж произнес это в рифму и тут же сам захихикал над своим остроумием.

— Верно. Ты — капризный.

Джордж и Эдвин были братьями по крови, но не по темпераменту. В то время как Эдвин всего-навсего читал о великих художниках прошлого, Джордж сам являлся художником и дизайнером. Когда температура опускалась ниже сорока градусов[11], Эдвин становился угрюмым, Джордж же сходил с ума по катанию на коньках. Эдвин методично откладывал половину своего жалованья, Джордж столь же добросовестно транжирил все — на краски и холст, билеты в оперу и на концерты, ужины в отеле «Уолдорф» — и нередко был вынужден обращаться к Эдвину, чтобы тот помог ему продержаться. Для Джорджа «гуманность» означала наслаждение искусством и театром. Для Эдвина — ожесточенно борющихся за выживание иммигрантов на Нижнем Ист-Сайде. Я ссуживала Эдвина серьезными, навевающими уныние социальными романами, типа новой книги Стивена Крейна «Мэгги: история уличной девушки». С Джорджем я обменивалась фривольными шуточками и распевала популярные песенки.

Направление мышления Эдвина ненавязчиво проявило себя за последние пару лет. Он питал глубокое сострадание к людям, постиг понимание сил, движущих обществом, и оценку истории как записи триумфов и трагедий простого человека. Все это приводило меня в восхищение.

Пока я надевала свою единственную пару серег, Джордж уставился в мой калейдоскоп.

— Ой! Ай! Я вижу блестящее будущее для тебя.

— Тебе надо уйти. Мне пора одеваться.

— Все-таки подумай о моем предложении.

— Тебе придется успокоиться на этом. — Я выпроводила его взмахом обеих рук.

Трудно было вообразить, что они братья. Эдвин выказывал сдержанность в проявлении чувств, всецело жертвуя ими ради идеи и помощи чужим людям, в то время как Джордж щедро изливал эмоции во всех направлениях. Эдвин выражал степень силы своих чувств наклоном головы, приподнятой бровью, медленной улыбкой, которую я еще больше ценила за ее редкость, когда она предназначалась мне. Джордж демонстрировал обуревающие его эмоции размахиванием рук, громким свистом, танцевальными па. Эдвин излагал свои мысли, в то время как Джордж ворковал.