Спускаясь, я услышала, как Эдвин разговаривает с мистером Хэкли о получении Ютой статуса штата. Мистер Хэкли приводил свои возражения, ибо там процветало многоженство. Эдвин отнесся к этому более терпимо, полагая, что, как другой вид любви, который не может быть назван, это явление подпадает под категорию стремления к счастью Томаса Джефферсона. Он резко прервал разговор и встал, заслышав шелест моей тафтяной юбки по ступенькам.

— Вы такая красивая сегодня, — промолвил Эдвин и расплылся в широкой, неподдельной, завораживающей улыбке. В ней было нечто большее, нежели обычно, что-то сдерживаемое с трудом, готовое прорваться наружу.

Он начертил рукой круг в воздухе, а я несколько раз повернулась вокруг себя.

— Вы — настоящая девушка Гибсона[12], — заявил он. — Я очарован.

Я бросила взгляд на Джорджа, на лице которого красовалось выражение мальчика, только что выигравшего партию в шарики. Я надела шляпку перед зеркалом у входа. Этот поношенный головной убор из черного бархата я отнесла к шляпнице, и та освежила старье закручивающимися черными перьями и черной же атласной лентой.

Джордж поджал губы и покачал головой:

— Нет. — Он чуть сдвинул шляпу на одну сторону. — Вот так. Божественно.

У меня создалось ощущение, что ему хотелось затаиться мышкой в моем кармане, чтобы весь вечер подсматривать.

Эдвин помог мне набросить на плечи театральную накидку и надел цилиндр. Это выглядело предзнаменованием того, что сегодня нас ждут великие события. Мы отправились в наемном экипаже на Тиффани-бал в отеле «Маджестик», в центре, на западной стороне Центрального парка и Семьдесят второй улицы, где в северном направлении неспешно возводились новые роскошные дома с видом на парк. Ежегодное зимнее светское событие, этот бал был великодушным жестом со стороны мистера Тиффани по отношению к его сотрудникам и друзьям.

Отряд лакеев в ливреях встретил нас у входа в отель. В помещении дворецкие в смокингах провели нас в бальный зал на втором этаже, где роскошные украшения из цветов многократно отражались в зеркалах. Под свисающими с потолка хрустальными электрическими люстрами громко объявлялись имена гостей, как только они приближались к строю принимающих лиц. До меня донеслись имена людей, которые мистер Тиффани упоминал в разговорах со мной, — пресловутый необузданный рыжеволосый архитектор Стэнфорд Уайт; художник по тканям и бывшая партнерша мистера Тиффани Кэндис Уилер; художники Сэмюэль Колмэн и Уильям Мерритт Чейз; дизайнер Локвуд де Форест. Мой слух поразило произнесенное имя конкурента мистера Тиффани, Джона Ла Фаржа. По всей видимости, их соперничество было прикрыто тонким флером приличий.

Мистер Нэш, управляющий стекольной фабрикой, мистер Макильенни, химик, мистер Платт, казначей, мистер Митчелл, управляющий делами, и мистер Белнэп, художественный директор, все в черных фраках, выстроились в приветствующий ряд, подобно квинтету пингвинов с накрахмаленными манишками. Мистер Белнэп, единственный из всех, предпочел белой гвоздике красную. Я с гордостью подумала об Эдвине, одетом под черным сюртуком в шелковый жилет с орнаментом пейсли. Мистер Тиффани в конце этого ряда очаровывал каждого гостя. Я с внутренним трепетом ожидала своей очереди получить его приветствие.

— Как вы проницательны, миссис Дрисколл. Вы знали, что изумрудно-зеленый — мой любимый цвет.

— Ни за что не поверю, что у вас имеется любимый цвет, мистер Тиффани. Вам бы причинило боль выделить один цвет из тех, что удостоены вашей симпатии.

Он неофициально представил свою жену как Лу. Непринужденно держащаяся светская львица, осыпанная орхидеями, была одета в шелковое платье оттенка гелиотроп в тон цветам, сшитое, несомненно, либо у Ворта, либо у Пакэн. Она была грациозна, приятна взору и явно переборщила по части драгоценностей — оранжерейный цветок, одним словом. Когда я представила Эдвина как помощника директора «Образовательного благотворительного общества», бонтонная леди отбросила свои безукоризненные манеры и оживилась, заговорив о собственной богоугодной деятельности в Нью-Йоркской лечебнице для женщин и детей, особенно в части жилищных условий приходящих больных, а также гигиенических условий. Позже они углубились в длительную беседу, что дало мне свободу потанцевать с мистером Белнэпом, чьи ноги, как я заметила, были явно короче моих.

У меня недоставало сил смотреть ему в лицо на таком близком расстоянии. Эти брови… На расстоянии восьми футов они имели вполне естественный вид, но четыре фута уже означали рискованную грань, а один — полнейшую невозможность переносить это художество. Перед нашими вечерними посещениями оперных представлений и филармонических концертов я была вынуждена тренироваться, чтобы переносить вид его тщательно выщипанных и навощенных усов.

Кружась с ним в вальсе, я увидела через его плечо Фрэнка, нашего глухонемого привратника, впервые расставшегося со своими джинсами, сияющего от радости. Его глаза неотступно следили за каждым моим движением, а голова кивала в такт моим танцевальным па.

Когда оркестр сделал перерыв, мистер Белнэп представил меня Кэндис Уилер, и я полюбопытствовала у нее, почему она заинтересовалась декоративно-прикладным искусством. Та объяснила, что почти двадцать лет назад на Всемирной выставке в Филадельфии увидела экспонат — вязаное изделие «Кенсингтонской школы» из Лондона, которая обучала вязанию и обеспечивала товаром магазины по продаже готовых вещей для тех, кого в Англии называли «разорившимися дворянками». Осознавая существование сходной потребности в Америке, она учредила «Общество декоративно-прикладного искусства».

— Вы говорите так небрежно, будто это не было сопряжено с трудностями.

— О нет. Было чрезвычайно сложно убедить женщин в том, что их рукоделие стоит денежного вознаграждения, а не является простой безделицей для украшения их собственного белья.

Миссис Уилер просветила меня, что мистер Тиффани состоял в консультативном совете, и это послужило толчком к их партнерству в первоначально учрежденной фирме по оформлению интерьеров ассоциации «Объединенных художников».

— Он относится к числу неистовых гениев и больше увлекается образом действий, нежели средствами. В те далекие дни он просто бредил витражами собора Парижской Богоматери и храмов Шартра. — Миссис Уилер на мгновение задумалась и затем добавила: — Именно ему я обязана тем, что изменила свой жизненный путь: от филантропической организации и обучения любителей перешла в бизнес. Не забуду день, когда он в столь присущей ему хвастливой манере заявил: «Мы отправляемся в погоню за деньгами, скрытыми в искусстве».

«А известно ли ей, — размышляла я, — что он отправился в погоню отнюдь не с тем успехом, на какой претендовал. Вместо этого мистер Тиффани отправился в погоню за красотой, невзирая на цену, которую приходится за нее платить».

Я рассказала моей собеседнице, что в женском отделе теперь трудятся тридцать пять девушек, и она с жаром похвалила меня. Это чрезвычайно подняло мой дух. Почти все сотрудницы присутствовали здесь. Более молоденькие, разряженные в свои лучшие муслиновые платья, болтали без умолку и были чрезвычайно взволнованны. Некоторые ходили за мной хвостом и пожирали глазами Эдвина. Я была уверена, что он станет основной темой разговоров в студии на будущей неделе.