— Блестяще. Когда вы дебютируете в Карнеги-холл?

— Пока Хэнк и я будем пребывать в Чикаго, Дадли отправится в Париж, так что я попросил моего брата Эдвина время от времени присматривать за тобой.

— Огромное спасибо, но я не нуждаюсь в надсмотрщике за моей деятельностью.

— Ого-го-го. Почему так раздраженно?

— Я прекрасно обойдусь и без ваших дуэтов на цитре, без этих серенад, которые ты и Дадли распеваете друг другу из разных углов гостиной.

Джордж скорчил такую гримасу, что вынудил меня расхохотаться. Он всегда мог заставить меня рассмеяться, как бы я ни устала. Я уселась за свой комод перед зеркалом, приметила лиловатые круги под глазами и вытащила шпильки из шиньона. От них одна головная боль. Джордж подобрался ко мне сзади, распустил мне волосы, взял мою головную щетку и прилежно расчесал их.

— Это единственное, на что ты способен. Расчесывать волосы.

— Ты работаешь на износ.

— Все так поступают. Практически уже лето. Что я, по-твоему, должна делать?

— Как раз то, чем ты и занимаешься, сердце мое.

— Мистер Тиффани поставил перед нами слишком тяжелую задачу. Он задумал слишком много и теперь гонит, чтобы выполнить все это.

«Союз стекольщиков и стеклорезов» начал забастовку, а мозаики на арках и колоннах часовни, как и крышка из свинцового стекла на крестильной купели, не были закончены. Некоторые стекольщики хотели бы сохранить преданность мистеру Тиффани, но профсоюзная солидарность взяла верх. Например, Джо Бриггз, прекрасный мозаист, трудился бы ночи напролет, если бы мог выйти на работу, а Фрэнк, глухонемой уборщик и посыльный, остался бы с ним на подхвате. Я показала мистеру Белнэпу, как накладывать куски стекла, но что мог один человек сделать для работы, выполнение которой требовало двух десятков людей?

В результате оставшиеся пять витражей, которые первоначально были предназначены для мужского отделения, достались моему. Я наняла еще девушек для выполнения механической работы и повысила Мэри и Вильгельмину до младших наборщиц. Даже давала несложные задания Фрэнку. Теперь каждый оставался перерабатывать несколько часов. Мы были вынуждены трудиться при проклятом освещении электрических лампочек, свисающих с потолка, от которого цвета будто линяли. У нас не было времени смаковать наши ощущения по поводу того, что мы делали.

Праздник Первое мая пришел и ушел незамеченным. В любом другом году я бы пришла в исступление от прихода весны, но, когда в середине мая выставка открылась, экспонат «Тиффани глас энд декорейтинг кампани» не был готов. Выставка должна была продлиться шесть месяцев, но все равно это стало сокрушительным разочарованием для мистера Тиффани. По сообщениям новостей, десятки тысяч людей каждодневно посещали ее, и моего босса раздражало, что он там не представлен. Его мечта об использовании пейзажных витражей для церквей и демонстрации достоинств своего переливающегося стекла находилась под угрозой.

Он стал вспыльчив. Все в его студиях ходили на цыпочках. Мы были взволнованы тем, что создавали своими руками, но давление делало и нас раздражительными, в результате одно накладывалось на другое. Взрыв ругательств на немецком и шведском языках неизменно следовал после того, как неловкие из-за нервного напряжения пальцы упускали кусок стекла и тот падал на пол.

Как раз этим утром мистер Тиффани забраковал полдюжины кусков, отобранных мной для усиления пафоса воздействия фигуры распятого Христа на витраже «Положение во гроб».

— Разве вы не видите, что в складках покрова в паху и ниже бедра больше белого цвета? — резко выговорил он мне, всей его обычной обходительности как не бывало.

— Мы бы и сами сняли их, сэр. У вас нет необходимости убирать их, — резко вмешалась Вильгельмина, хотя это был не ее витраж.

— Уясните себе: Иисус должен стать самой светлой фигурой на витраже, — сердито продолжал бурчать он, отдирая коленную чашечку Иисуса.

Я содрогнулась. Неукротимое осквернение потрясло меня, подобно святотатству. Корнелия от стыда сжалась в комок. Она была не виновата. Девушка порезала то, что я дала ей. После его ухода она разрыдалась от унижения.

— Это предназначалось не вам, — утешила я бедняжку.

Я делала подбор для этого участка при электрическом свете и должна была осознать мои ошибки до того, как он поймал меня на них утром.

Через несколько минут к моему мольберту подошла Агнес. Я почувствовала, как мышцы вокруг моих глаз напряглись. Она положила бумажный кулечек с хрустящим имбирным печеньем на мой столик для образцов.

— Не принимай это близко к сердцу. Порой он бушует, как разъяренный лев, а порой кроток, как агнец. Он тоже не без греха.

Агнес присоединилась к моей работе над «Положением во гроб», забросив на некоторое время свой собственный витраж. Работая бок о бок в безмятежной согласованности, мы завершили торс, ноги и ступни Христа, обволакивающий его покров и часть одеяния Марии-Магдалины перед окончанием рабочего дня.

Я шла домой в смятении, обуреваемая гневом, смущением и благодарностью. Теперь, в своей комнате, когда Джордж расчесывал мои волосы, я раскаялась, что излила на него свое зло.

— Тебе не понравилось работать сегодня? — осведомился он, проводя щеткой по моим волосам.

— Конечно, понравилось. Я бы просто хотела действовать медленнее, чтобы больше наслаждаться отбором стекла, впитывать в себя каждое красивое завихрение, замирать над усилением оттенков. Мне не нравятся чувства, которые я испытываю при создании этих витражей, ведь я просто работаю за медяки, а не от всей души.

— Удовольствие всегда таит в своем кармане капельку боли, — изрек Джордж.

— Дело не в этом, — возразила я.

— Тогда в чем же?

Я забрала расческу у него из рук.

— Вот об этом-то я и хочу поговорить с тобой.

— Пуфф! — вылетело изо рта Джорджа.

— Представь, каково работать над чем-то по шесть дней в неделю и так близко принимать к сердцу, что седьмой день проводишь в волнениях из-за этого; выбрала ли я правильное место на листе стекла для оттенка ультрамарина на белом головном покрывале Девы Марии. Останется ли мистер Тиффани доволен испещренным мазками стеклом, которое я использовала для неба на рассвете, разгорающемся над фигурами? Почему этот кусок стекла не раскалывается по той линии, по которой хочу я? Представьте, каково жить этим, дышать этим, изливать в каждый кусочек стекла свою скорбь по распятию или свой восторг от ослепительно роскошной птицы, видеть все это в снах неделю за неделей в течение года, любить это каждой клеточкой своего тела и не иметь возможности увидеть все это в собранном виде. Ты — независимый художник, Джордж. Ты можешь рисовать то, что пожелаешь, брать заказы или не брать, работать на любой скорости, которая тебе угодна, идти, куда вздумается и когда захочется. Ты совершенно свободен.