«Я как-то спросила Савелия, еще когда он жил здесь, есть ли у него дети. Он ответил, что нет, и по его тону я поняла: он этого стесняется».

В Америке у Крамарова родилась дочка, Бенедикта, Бася, названная в честь его мамы. Новый Свет — новые ощущения, того же отцовства. Нет, не зря он стремился в эдакую даль, словно высмотрев там свое будущее дитя. Еще одной мечтой, пусть уровнем пониже, был домик в лесу, и Савелий такой купил — в пригороде Сан-Франциско. Крамарова снимали в кино, не так много, как прежде, но, видимо, он был доволен. Оставалось только перекинуть мостик на родной материк, где после отъезда актера образовалась пустота, странно заполнявшаяся поначалу.

Георгий Данелия:

«Из „Мимино“ хотели вырезать эпизод с участием уехавшего Крамарова. Там его персонаж стоит у здания суда, а герой Фрунзика Мкртчяна просит его пойти свидетелем. Я решил схитрить и сказал чиновникам: „Крамаров эмигрировал, а в фильме мы его в тюрьму сажаем. Это даже хорошо“. И сцену оставили».

Александр Левенбук:

«После того как у Крамарова появилась возможность приехать сюда, он мне позвонил несколько раз, не опасно ли: прежде отъезд за границу на постоянное жительство считался преступлением. Савелий не знал, насколько все изменилось».

Георгий Данелия:

«Мы с Крамаровым два раза встречались в Америке. Прошло немного времени, у нас открыли границы. Телефонный звонок: „Здравствуйте, Георгий Николаевич, это Савелий. Я прилетел в Москву“. Спрашиваю его: „Хочешь сняться в кино?“ А я работал над картиной „Настя“. „Очень хочу!“ — „Приезжай ко мне, решим, что ты будешь там играть“.

Сцену, в которой он был задействован, мы снимали ночью в метро. Собрали массовку, человек двести, и никто не знал, что прибудет Крамаров. Когда он вошел, раздался гром аплодисментов! Савелий плакал. „Наверное, — сказал мне, — это и есть счастье“».

Не шутка

И вдруг он тяжело заболел: рак. Все развивалось стремительно: начались проблемы с речью, потом потерял зрение… Пока мог говорить, о болезни не произносил ни слова. Друзья рассказывают: понимал, что с ним происходит, но внешне был спокоен.

Виктория Токарева:

«Я слышала по радио, что Крамаров „умер тихо“. Он был шумный, смешливый, такой молодой (подумаешь — шестьдесят с небольшим!), такой талантливый — и неожиданно это „умер тихо“. Мне показалось, что не сочеталась его яркая жизнь всеобщего любимца с тихим концом. Так умирают старики, насытившись днями, но когда человек не старик, когда он любит и любим… Трагический контрапункт: веселый, жизнелюбивый — и бледный, сжавшийся, теряющий силы. Если бы так уходил какой-нибудь актер, который весь значительный и судьбоносный, это, как ни тяжело звучит, было бы понятным. Но Крамаров…»

А он этот контрапункт принял и не хватался за жизнь: он же любил ее, а любимых, если они хотят уйти, возле себя не держат.

…То, до понимания чего многие так и не дорастают — что жизнь надо ценить и с радостью подставлять ладони ее дарам, — было для Крамарова естественным. Отсюда и его неприятие драматической позы, которая есть неблагодарность по отношению к миру. Отсюда и крамаровская религиозность как высокая наивность, как желание говорить с тем единственным, кто — он явно был в этом уверен — его услышит. Только таким людям и открывается нечто настоящее.

Виктория Токарева:

«Чтобы увидеть правду и донести ее до людей, надо иметь ум, но ум добрый. Юмор — это и есть ум, пропущенный через шутку, доброту. Крамаров оставил нам улыбку, капельку счастья, этот маленький бриллиант».

Савелий, по воспоминаниям друга, любил во время застолья встать и, хитро прищурив глаз, сказать: «Хочу произнести тост за человека широкой души, доброго, отзывчивого, можно сказать, идеального — за Савелия Крамарова!»

И, согласимся, это была не шутка.

Толя

«Смеющийся Гамлет»

Накануне события, о котором мечтает каждый актер, Анатолий Солоницын получил письмо. Вот оно, с небольшими сокращениями: «Привет, Толя! Как ты? Роль не забыл? Скоро начнем репетиции, чтобы за две недели кончить. Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что с тобой происходит, что у тебя Гамлет. <…> Будь посерьезней, Толя, бросай все, кроме роли, учти, это твой шанс в жизни, видимо, последний. Андрей Тарковский».

В последние советские десятилетия едва ли не больше других персонажей в нашем кинематографе оказался востребован человек думающий, рефлексирующий, одинокий, которого на сцене и экране воплощали Иннокентий Смоктуновский, Олег Янковский, Анатолий Солоницын. Все они в разное время сыграли любимого героя тогдашней интеллигенции, которая явно видела в нем себя, — Гамлета, принца датского. Его трагедия — это трагедия сомневающегося и, казалось бы, не способного к решительному действию человека, но который загнан так, что готов разрушить прогнивший Эльсинор. Всеобщий распад во времена, когда извечные человеческие проблемы обостряются, увлекает за собой и принца датского, потому что схватиться со злом на его поле — значит играть по его правилам и тем самым обречь себя. Гамлет боится не собственной гибели, а того, что всё вокруг полетит в тартарары, и пытается отстраниться.

Как-то Солоницын, разговаривая с братом Алексеем, привел ему свои любимые слова Фрэнсиса Бэкона: «Я всего лишь трубач и не участвую в битве». Словно боясь одним неловким движением опрокинуть мир — где ему по-человечески как будто не было места, мир, который обрекал его на бездомность, безденежье и тоску по любви, — он опрокидывал себя. В период работы над ролью Гамлета в спектакле, поставленном Тарковским на сцене московского «Ленкома», Солоницын переживал то состояние, о котором когда-то записал в дневнике: «Часто, разговаривая сам с собой, удивляюсь складности мыслей об избавлении от всех тягот и забот, дум. Смерть — успокоительное, это — награда за всю твою жизнь, за кровь и пот, это — отдых, бездумный и прекрасный». Он пил и, говорили, пытался уйти из жизни… То есть во время наибольшей успешности Солоницына в театре и кино перед ним встала гамлетовская дилемма «Быть или не быть».

Но вместо того чтобы раствориться в роли принца датского, в этом «сне золотом» любого актера ухватиться за образ, от имени которого говорило время и который что-то «говорил» за него самого, Солоницын вдруг принялся ходить дальними кругами — он, одержимый своей профессией…

Юность «принца датского»