Мы проводим прекрасный, «нормальный» семейный вечер. Изредка случается что-то, напоминающее нам, что мы на самом деле в коммуне. Кто-нибудь говорит: «Одно видение, которое у меня было» или «Помните предчувствие Джареда?», случается даже духовная шутка: «Эта третья пицца не принесет тебе просветления, дорогой. Возможно, ты съел достаточно». Я чувствую в этом желание сделать самореализацию нормальной для нас, посторонних. Доставить нам удовольствие. А может, это просто часть их здешней жизни, духовной, саркастичной, просветленной и близкой к земле, – чем бы оно ни было, это чертовски очаровательно. Смеясь над их шутками с полным ртом домашней пиццы, я задаюсь вопросом, не должны ли жизнь в коммуне и духовность быть именно такими. Давать тебе нечто вроде баланса. И в подобном сообществе у тебя могут быть прекрасные вещи, такие как большой телевизор. Ты можешь поржать над своей верой, но все равно быть глубоко с ней связанным. Я не испытывала такого раньше – моя группа исповедовала подход «все или ничего».

* * *

После ужина мы с Софи предлагаем помыть посуду. Мы окунаем руки в пузыри веганского бессульфатного мыла, поглядывая друг на друга и делясь личными шутками о мире, в котором оказались.

– Девушки, хотите увидеть нашу школу? – прерывает нас голос мамы Джареда. – Уверена, вы отметили, что у Джареда очень высокий IQ – мы искали место, где он мог бы раскрыть свой потенциал, но где не ограничивались бы развитием интеллекта, – объясняет она.

– Мы будем счастливы посмотреть школу, – отвечаем мы с Софи почти в унисон.

На следующий день мы подъезжаем на нашем гольф-каре к «Школе живой мудрости». Она, разумеется, окружена лесом. Сейчас первый урок, и большое деревянное здание, в которое мы входим, заполнено шумными, бегающими и смеющимися детьми. Повсюду огромные окна, благодаря которым помещения заливает естественный свет.

Хотя я все еще нахожусь на этапе осмысления нашего путешествия, кое-что я уже знаю точно, я знала это с момента, когда мы с друзьями оказались в доме Уолтера: я хочу понять, как свою жизнь в подобных группах воспринимают дети.

Я считаю, что взрослые имеют право следовать любой религии, какой хотят. Конфликт между тем, что хочет делать взрослый, и тем, как его выбор влияет на его детей, – вот что меня интересует. Как и у меня когда-то, у детей нет других вариантов, кроме как следовать религии родителей и тому образу жизни, который она диктует.

Я не могу дождаться, когда увижу детей этой коммуны в массе.

Мы идем за Джаредом в комнату, где полно учеников разных возрастов. Джаред говорит, что они хотят объяснить нам суть «образования для жизни» и рассказать об их школьной программе.

Я спрашиваю себя, должна ли я признаться им, что не училась в школе. Я весьма осторожно делюсь с кем-либо этой информацией. То, что я никогда не посещала школу, оказало на меня большое влияние. Не только в смысле образования. Когда ты лишена чего-то, на этом легко зациклиться. На том, чего тебе не досталось и чем ты «могла бы» стать. Легко возложить на это вину за собственные неудачи.

Многие дети, с которыми я росла, утверждали, что могли бы стать нейрохирургами, если бы ходили в школу. Возможно. Но вероятно – нет, не стали бы. Из-за того, что я не посещала школу, уже во взрослом возрасте я сомневаюсь постоянно в том, что говорю и думаю, и в истинности собственных открытий. Я провожу большую часть жизни на периферии разговоров на вечеринках, на работе или еще где-нибудь, улыбаясь и кивая, НАДЕЯСЬ, что не несу полную чушь.

Стой с краю, там безопасно.

Что я узнала в «школе», которая у нас была? Что Рай – гигантская пирамида в луне – буквально, внутри луны. Прищурься ясной ночью, и ты ее увидишь. Этому миру шесть тысяч лет. Даже знание Библии оказалось своеобразным. Нам говорили, что Иисус спал с Марией Магдалиной (однажды она омыла Его ноги – и она была раскаявшейся проституткой, так что это не слишком сильная натяжка). Что Ной проклял Хама, сделав того «черным», поскольку Хам был геем, и так возникли чернокожие, и потому им приходится так отчаянно бороться в Африке.

Да уж, подобное образование не стоит демонстрировать.

В противовес моему недостатку обучения и страстному стремлению к нему, я также читала теории о западной системе школьного образования и о ее ошибочности. О том, что она отдает приоритет в основном предметам, которые имели значение в эпоху промышленной революции. Математика, родной язык, естественные науки. И в духе фабричного производства детей в этой системе засовывают в классы согласно «дате их изготовления», а не их навыкам, склонностям или желанию учиться.

Я спрашиваю себя, как я справлялась бы в «настоящей» школе.

При нашем появлении дети немедленно окружают нас, им хочется поговорить с девушками со странным акцентом. Я спрашиваю у девочки лет восьми, какой ее любимый предмет, и она отвечает: «Земля и Вселенная».

– Этот предмет дает представление о целостности Вселенной и о том, как все работает вместе, формируя ее, так что в нем есть понемногу от физики, астрономии, химии, биологии, общей науки, ботаники, геологии и анатомии, – объясняет она.

Не могу вспомнить, чтобы встречала кого-нибудь восьмилетнего, кто говорил бы так.

Значит, тут изучают не только отдельные предметы, но и большие, важные темы, помогающие детям увидеть контекст знания. Еще одна дисциплина их школы называется «личное развитие». Дети в возрасте от шести лет обучаются тому, как расти физически, ментально и духовно: им преподают уроки по расширению возможностей памяти, поддержанию концентрации, самоорганизации, радости, и учат секретам счастья.

– На этом курсе есть свободные места? – спрашиваю я учительницу.

Я лишь наполовину шучу – и на все сто процентов завидую.

Я хочу знать, как они наказывают детей – и наказывают ли, – предполагая, что они используют для таких целей «паузы» или «снятие напряжения» – после школьной программы в духе «нью-эйдж» нечто подобное было бы достаточно креативным. Учительница говорит:

– Вы слышали фразу: «Пожалеешь розги – испортишь ребенка»?

– Я знаю это выражение очень хорошо, – отвечаю я; мое тело напрягается, я вся подбираюсь.

– Ну, мы верим, что испортить ребенка можно, если воспитывать его в убеждении, что он получит то, чего хочет, гневаясь или натравливая друг на друга взрослых.

– Ага, – киваю я, все еще сжавшись в комок и ожидая, что в этом залитом солнцем классе вот-вот возникнет что-то стремное.

– Однако мы также убеждены, что «розга» может испортить самый прекрасный аспект детской натуры – способность к доверию, – завершает учительница.

Волна облегчения окатывает меня. Какое важное описание последствий физических наказаний: разрушение у ребенка готовности доверять другим. Я думаю о своих собственных проблемах с доверием и глубинных корнях этих проблем. Учительница наступила на старую мозоль. Я выдыхаю, и выдох возвращает меня обратно в комнату. Наверное, учительница замечает перемену в моем состоянии, потому что говорит: