Ежегодные ритуальные, обрядовые встречи.

Машины подъезжали к южной стороне дачи, Леонид Ильич вместе с Викторией Петровной выходили встречать высоких гостей. Каждый раз, прежде чем пригласить в грот, хозяин показывал владения, приводил к бассейну, сам нажимал на кнопку – стены раздвигались, и открывался вид на море. До купания дело ни разу не доходило.

Каждый гость прибывал с помощником и представителем своего ЦК партии, видимо, из отдела или сектора социалистических стран. Не думаю, что здесь решались какие-то важные вопросы, особенно в последние годы жизни Брежнева, просто поддерживались традиции. Для многих приглашенных, правда, все это имело немалое значение, они, особенно Хонеккер, да и другие, вставшие недавно у власти, старались держаться поближе к советскому вождю. Хонеккер громче всех аплодировал Брежневу; как только вся компания собиралась фотографироваться, он первым оказывался возле нашего лидера: очень хотел, чтобы в его стране все знали, как он близок к вождю могущественной державы.

В грот шли уже где-то после 17.00. Жара стихала, с моря дул приятный ветерок. Мы, охрана, вместе с охраной гостей располагались у бассейна – метрах в двадцати от грота. Разговор не слышали, только отдельные возгласы, смех. Чтобы не сидеть, как утюги, разговаривали друг с другом. «Как там у вас в Болгарии рыба – ловится, не ловится? Как погода?», «Какие цены в Чехословакии, как с продуктами, с товарами?»

Профессиональных разговоров не вели, это все обсуждалось на уровне начальников управлений в Москве. Тем более не касались обсуждения охраняемых.

На столе у Брежнева находилась радиокнопка, он нажимал ее – я получал сигнал приема, входил. Когда шеф был занят разговором, я молча стоял за его спиной. Вижу, что освободился, наклоняюсь:

– Слушаю, Леонид Ильич.

– Принесите нам кофе. Или:

– Чай. Или:

– Пусть принесут по рюмочке коньяку.

Иногда, очень редко, заказывали бутылку, но уже не через меня – через официантов.

После грота Леонид Ильич и Виктория Петровна приглашали гостей на ужин. Естественно, приглашение принимали с удовольствием все… кроме Чаушеску.

– Спасибо. Мне тут рядом домой.

Конечно, рядом, меньше часа лету на своем самолете. Но ведь и другим ненамного дальше. Дело было в натянутых отношениях. На совещаниях Политического Консультативного Комитета все лидеры стран – участниц Варшавского Договора выступают по полчаса, а Чаушеску полтора, даже два часа, дольше, чем Брежнев. Уже все выходят из зала, а он еще говорит. Иногда бывал непредсказуем, старался подчеркнуть свою самостоятельность, показать себя лидером стран восточного блока. Это вызывало у остальных улыбку, относились к нему без злобы, как к шалуну мальчишке, тем не менее жаловались Брежневу.

Прогуливаются лидеры по аллее, кто-то обязательно начнет этот разговор, а кто-то поддержит:

– Опять Николай не то сказал… не туда полез…

– Опять он не то сделал…

У Брежнева голос густой, я иду сзади, слышу:

– Ну, я с ним поговорю.

Дважды Брежнев отчитывал Чаушеску очень строго. Это происходило в Сосновке, под Ялтой. Там тоже собирались лидеры соцстран. На земле расстилали брезент, на него – ковровые дорожки. Столы, стулья. Однажды хлынул дождь, и все убежали в деревянный домик Сталина – по соседству. Случилось это где-то в начале семидесятых годов, после чего быстро соорудили дворец в виде шатра с прочной крышей и раздвижными стенами, он и название получил – шатер. Удобно: солнце – стены раздвинули, непогода – сдвинули. Кухня, туалеты, кабинет для Брежнева, зал с синхронным переводом. В этом шатре Леонид Ильич дважды уединялся с Чаушеску, и я слышал его громкий голос, он почти кричал… У Чаушеску голос был тихий, и что он там отвечал – не знаю. Конечно, Генеральный отчитывал строптивого гостя не от своего имени, а от имени всех. И потом, снова объединившись где-нибудь в аллее, он полушутя передавал все, что высказал ‘Николаю» и как тот реагировал.

Чаушеску прилетал чуть не на полдня. Но со своими поварами, продуктами, даже со своей водой.

На ужин он так ни разу и не остался.

Многие хорошо знали русский язык. Но, скажем, Живков, если разговор шел серьезный, предпочитал вести его через переводчика. Да, собственно, все приезжали с переводчиками, кроме Гусака, который знал русский прекрасно. Интеллигентный, мягкий, этот человек располагал к себе, он нравился и Виктории Петровне.

Кроме чисто человеческих симпатий к чехословацкому лидеру Брежнев, я не исключаю, чувствовал и свою ответственность за его судьбу. Все-таки кровавая акция 1968 года висела на нашем Генсеке.

Все долгие годы своего правления Гусак оставался для Брежнева самым близким и верным товарищем из глав всех государств Восточной Европы. И Брежнев оставался ему верен, причем в ситуациях критических, о которых теперь мало кто знает.

Где-то в начале второй половины семидесятых годов в катастрофе погибла жена Гусака, он очень тяжело воспринял случившееся. Из Праги в Москву стала приходить информация, что Густав Гусак запил… Брежнев, как он сам потом рассказывал, несколько раз беседовал с чехословацким лидером, тот давал слово взять себя в руки. Однако время шло, а тревожная информация из Праги продолжала поступать.

В конце концов Леонид Ильич вынужден был отправиться в Прагу, присовокупив поездку к какой-то дате. Год шел 1978-й. Как раз накануне этой поездки, за день-два, Леонид Ильич во время охоты дважды прицелом винтовки ранил самого себя, тяжело, в кровь, разбив сначала бровь, а затем и переносицу. И хотя ему замазывали раны, как я уже говорил, по нескольку раз в день, все равно видок у него был еще тот.

По дороге в самолете Брежнев рассказывал сопровождавшим его лицам о состоянии Гусака. Слов не помню, но помню интонацию – сочувствие, желание помочь. Такого, что вот, мол, он нас всех подводит, – не было, нет.

В аэропорту Брежнева встречал, как и положено, Густав Гусак со свитой. Мне бросилось в глаза, что он постарел, как-то сгорбился, лицо потускнело. Очки с сильными диоптриями придавали ему беспомощный вид. Он и прежде видел плохо, но тут еще стал ходить как-то неуверенно, мелкими шажками, медленно и осторожно, опустив голову, глядя себе под ноги.

Внешне все было как всегда. При подъезде к резиденции в Пражском граде советскую делегацию приветствовало много народа. Войска, почетный караул. После торжеств во дворце Пражского града все вместе вошли в резиденцию, где в специальной комнате советская делегация во главе с Генеральным секретарем сфотографировалась вместе с Гусаком. Справа – представительские апартаменты, слева – личные апартаменты Брежнева и его ближайшего окружения. Прежде всегда хозяин с высоким гостем удалялись в одну из представительских комнат, беседовали, пили чай или кофе, могли выпить и что-нибудь покрепче, и через полчаса хозяин провожал гостя в его комнаты, чтобы тот отдохнул с дороги. Они прощались до встречи.

На этот раз беседа длилась всего несколько минут, Брежнев очень быстро распрощался с Гусаком. Оба знали о предстоящей неизбежной беседе на неприятнейшую тему, оба чувствовали себя скованно, неловко. Внешне, для посторонних, это было незаметно – те же поцелуи, объятия, но я, как человек опытный, хорошо знавший их обоих, видел всю искусственность короткой беседы, они даже не смотрели друг другу в глаза. Предстоящая личная беседа тяготила обоих.