С одной стороны, смешно: игра в поддавки и – государственная благодарность за это. С другой – она тоже создавала ему замечательное настроение, влиявшее и на самочувствие, и на выздоровление. Разве это – не в масштабах страны?

В конце семидесятых здоровье Генерального секретаря ухудшилось. Поздравляя «с полем», он уже не пригублял рюмку. Уже во время стрельбы ослабевшие руки не прижимали плотно к плечу знаменитое ружье с оптическим прицелом. После выстрелов ружье давало отдачу назад, и ему прицелом разбивало лицо. Возвращался в Москву – разбиты в кровь то нос, то бровь, то лоб. Для врачей и медсестер, да и для нас потом – волынка, врачи старались как-то замазать, забелить раны. Он останавливался перед зеркалом, рассматривал себя и как-то по-детски жаловался неизвестно кому:

– Ну вот, опять. Как теперь с подбитым глазом на работу идти!

Врачи пытались запретить ему охотиться, отговаривали и мы. Однако он упрямо не желал лишать себя, может быть, последней в жизни радости.

Однажды, в первый день охоты на кабанов, он стрелял из машины и разбил себе бровь. На другой день стрелял с вышки и разбил переносицу. Обе раны – довольно тяжелые, в кровь. Самое неприятное, что буквально через день-два предстояла поездка в Прагу и Братиславу. Врачи долго возились с его лицом, во время всей поездки по нескольку раз в день замазывали раны.

После этого случая Леонид Ильич сам с грустью понял: он больше не стрелок.

Но от охоты не отказался. Так же сидел на вышке или в машине, так же выжидал зверя, но… не стрелял. Ружье он передал нам, «прикрепленным». Мы стреляем, а он рядом переживает.

Последний раз он «охотился» за сутки до смерти.

После смерти всякого вождя память о нем стирается, изничтожается. Отбрасывают в сторону, в тень, всех тех, кто окружал его. Чтобы они не напоминали о «бывшем». В этом было одно из угождений новых верноподданных.

Кому мог помешать Щербаков, старый опытный егерь, десятилетиями служивший верой и правдой своему делу, знающий огромное хозяйство как свои пять пальцев, живущий и работающий далеко в стороне от всех событий?

Мы перезванивались иногда. Как-то он сообщил мне:

– По-моему, готовят документы о моем уходе на пенсию.

Ему только-только перевалило за шестьдесят.

– Подожди, я выясню.

Министерство обороны всегда держало со мной связь. Ко мне как раз в это время обратился помощник министра обороны:

– Что теперь будет с охотничьим хозяйством – при нас останется или отберут?

Я обратился к Горбачеву, он сказал:

– Пусть останется как загородная резиденция. Я перезвонил помощнику и упомянул о егере.

– Нельзя ли оставить его как бы консультантом? Он же все знает.

– Нельзя. Коллектив против…

Помощник министра обороны извинился передо мной.

А я – перед егерем. Я знал, что не коллектив против, а новый директор, «новая метла». Я позвонил:

– Извини, Василий Петрович, извини, ничего не смог сделать.

…Не знаю почему, Брежнев любил охотиться со мной. Возвращаемся из леса на базу.

– Ты не можешь со мной завтра поехать на охоту?

– Мне неудобно, Леонид Ильич. Завтра Володя Собаченков меня меняет.

– Ты не волнуйся, я у него спрошу.

В общем-то, какая проблема? Генеральному распорядиться, Собаченкову бы позвонили: «Завтра не приезжай». И все дела. Но Леонид Ильич чувствует неловкость, бестактность даже.

На другое утро бреется, я – рядом. Появляется Володя Собаченков. Брежнев просит:

– Володя, ты не будешь против, если Володя со мной поедет?

– Что вы, Леонид Ильич, конечно.

Брежнев продолжает испытывать неловкость.

– А ты знаешь, я тебя одного отпущу на охоту. Тебе же и самому интереснее. Возьми егеря.

Этот эпизод очень точно характеризует взаимоотношения Генерального с окружением из низов. К людям он привыкал, привязывался, держал их на близкой дистанции – ни кичливости, ни барства не позволял. Простота в общении была более чем естественной. В этой близости и привязанности к рядовым людям были и плюсы, и, как ни странно, минусы.

У него было три сменных водителя, два – старых и один – молодой. Молодой как-то загулял, видимо, очень был пьян, потому что на улице ловил какого-то шпиона. В итоге его «замели» в милицию.

Через несколько дней Брежнев поинтересовался:

– А почему Бориса нет?

Я сказал, что его с работы уволили, объяснил, что к чему.

– Выясни, – попросил Генеральный.

– А чего выяснять – все ясно.

– Если ничего больше не было, позвони ему на работу, пусть вернут.

Через несколько дней Боря снова за рулем. Леонид Ильич спрашивает:

– Ну, ты чего там, какого шпиона-то ловил?

– Да, было дело… – водитель замялся.

– Выпил немного? – снова спросил шеф.

– Да, было…

– Ну вот, видишь, пришлось звонить тебе на работу.

– Спасибо, Леонид Ильич, больше этого не повторится.

Брежнев положил руку ему на плечо:

– Ладно-ладно.

В том, что Генеральный заступился за своего шофера, беды нет, тем более человек оступился первый и последний раз и ничего страшного, в общем, не совершил. Когда я говорил о минусах, имел в виду другие факты, их было достаточно. Например, личный врач Брежнева Николай Георгиевич Родионов оказался человеком крайне недисциплинированным, отлынивал от работы, а главное – врал совершенно беззастенчиво. Леонид Ильич его спрашивает – нет, исчез. Мы разыскиваем везде, где можно, – нет. У него родственников и знакомых много, пойди найди. Звоним Чазову: «Евгений Иванович, у вас Родионова нет?» Начальник 4-го кремлевского управления отвечает: «А что, нет его?»

Наконец объявляется, не моргнув глазом, объясняет Леониду Ильичу:

– Я был у вашей мамы.

– Я звонил, тебя там не было.

Это повторялось постоянно, к нашему удивлению, никаких мер не принималось. Родионов привязал шефа тем, что, несмотря на запреты медицинского руководства, выдавал Леониду Ильичу снотворные и прочие лекарства практически в неограниченном количестве – столько, сколько тот попросит. «Заменят его на медсестру», – говорил мне в шутку Рябенко.

Шутка сбылась. Медсестра Н. взяла потом полную власть над Леонидом Ильичом, Родионов оказался отодвинутым в сторону, и это вполне устроило доктора, он стал свободен.

Но самый невероятный пример – парикмахер Леонида Ильича. Его звали Толя. Как я уже говорил, он должен был приходить дважды в день – утром и после обеда, но часто запаздывал, а иногда не появлялся вовсе, потому что часто пил. Леонид Ильич ждет – нет его. Сердится, ругается, ругает нас, охрану: