И как это его вообще угораздило на ней жениться?

На несколько месяцев в семье Арсения и Федора Волка слово «мама» стало запретным. И казалось уже, что все нормализуется, входит в привычную колею и жизнь вдвоем не такая уж ужасная и тоскливая, какой представлялась вначале.

Но это только казалось.

За два дня до своего шестого дня рождения Федор, уже лежа в постели и отвечая на отцовский поцелуй, уткнулся теплыми сонными губами ему в щеку и глухо пробормотал:

– Пап, а мама… Мама позвонит, чтобы меня поздравить? Позвонит?

– Позвонит, конечно, – спокойным голосом ответил Арсений.

У него просто не было времени на раздумья. Он оказался не готов к тому, чтобы в такую минуту быть честным и жестоким, каким был всегда. Не смог сдержать данного себе обещания.

Следующим утром, забросив Федора в садик, он впервые с момента разрыва отношений набрал московский номер бывшей жены.

Она ответила немного удивленным и раздраженным голосом. Сказала, что сама прекрасно знает про Федькин день рождения, напомнила, что она его мать, между прочим, и обещала позвонить непременно, прямо с утра.

Федор, несмотря на свою «совиную» сущность, проснулся в тот день рано. Долго радовался подаренному Арсением велосипеду, даже пытался ездить на нем по квартире. Но все косился на телефон, а потом, ближе к обеду, и вовсе уселся в кресло у телефонного аппарата, да так и просидел в этом кресле до вечера как приклеенный.

Татьяна не позвонила.

Арсений звал сына в парк, на качели, предлагал пойти в кино или просто покататься по городу на машине. Обещал даже дать порулить…

Федор отказывался. И невозможно было ни сдвинуть его с места, ни развеселить, ни даже отвлечь… А чертов телефон молчал, и Арсений видел, что каждая минута этого телефонного молчания прибавляет его сыну чуть ли не год жизни. И вдруг испугался, что к концу дня его маленький Федька превратится в старичка…

Не выдержал – и сорвался.

Стал орать и топать ногами. Схватил Федора за хрупкие плечи и вытащил из кресла. Отпустил неловко и уронил на пол, и снова стал орать и топать ногами. В повзрослевших глазах сына застыл неподдельный страх, он лежал на полу, как маленький зверек, зажав уши ладонями, а растопыренные пальцы дрожали. Арсений знал, что всю оставшуюся жизнь будет ненавидеть себя за эти минуты, что не простит себя никогда, но остановиться не мог. Схватил с тумбочки телефон и со всего размаху бросил на пол. Раздался грохот – трубка раскололась на две части, осколки от базы разлетелись в разные стороны…

А потом стало тихо.

И в этой тишине внезапно пришло осознание собственной трусости, слабости и низости. И стало так тошно и муторно, что захотелось вообще не жить. Он упал в кресло, из которого только что так неловко вытащил сына, опустил лицо вниз, закрыв ладонями. Перед глазами, под крепко зажмуренными веками, стояла непроглядная чернота. Гулкие удары крови в висках отзывались в сознании эхом настойчивых мыслей: «Не – жить. Не – жить. Не – жить…»

Он понятия не имел, сколько времени просидел в этом кресле, почти всерьез ожидая, что у него получится одним лишь усилием воли освободить себя от земного существования. Может быть, несколько минут. А может быть, часов или дней…

– Папа, – услышал он вдруг тихий голос. Вздрогнул и посмотрел на сына.

Федор стоял рядом. Бледный, осунувшийся, как будто бы похудевший за эти несколько минут кошмара.

– Папа, – повторил он, трогая его за плечо. – Пойдем. Пойдем, я уложу тебя спать…

И потянул Арсения за руку. Потащил за собой в спальню, где, как оказалось, уже успел неумело застелить постель. Подвел его к самому краю, усадил, потом уложил…

Арсений был будто под гипнозом. Лег на спину, покорно вытянул руки вдоль тела. Дал укрыть себя одеялом – Федор подоткнул его со всех сторон, точно так же, как делал это всегда Арсений, укладывая спать сына, как делала это изредка Татьяна…

– Спокойной ночи, – тихо сказал сын. Прикоснулся к щеке губами, погасил свет и молча вышел из комнаты.

А Арсений так и пролежал всю ночь, не сомкнув глаз, в рубашке и брюках, укутанный в одеяло почти до самого подбородка. На потолке плясали тени, за окном лаяли собаки и изредка дребезжали сонные трамваи.

Жизнь нужно было начинать сначала.

На следующий день они вдвоем с Федором поехали на рынок и купили маленького серого котенка. И почти весь этот день прошел в хлопотах о новом жильце.

«И как это я раньше не додумался?» – рассуждал Арсений, глядя на то, как самозабвенно и радостно играет Федор со своим новообретенным питомцем. Имя придумывали очень долго и в конце концов сошлись на том, чтобы назвать мелкое и неуклюжее серое существо Сидором.

После обеда неожиданно нагрянули из Москвы родители Арсения. Приехали специально на пару дней, чтобы поздравить Федьку, понянчиться с ним. В квартире стало как-то сразу суматошно и весело. Разбитый телефон отнесли в мусорный контейнер, и теперь уже ничего не напоминало о вчерашнем кошмаре – разве только велосипед, одиноко прислонившийся к балконной двери. Мама варила на кухне борщ, Федор с дедом разыгрывали партию в шахматы, кот мирно спал в уголке дивана.

Арсений вышел из дома под предлогом каких-то неожиданно обнаружившихся дел на работе. Конечно, не было и быть не могло у него в воскресенье никаких дел на работе, а если бы и были, могли подождать…

Через полчаса он уже сидел в своем кабинете. На столе никаких бумаг, только стакан и бутылка водки.

Присутствие за стеной секретарши оказалось неожиданным и немного смущало. Арсений понятия не имел, что Ася иногда приходит сюда в выходные, не успевая порой за рабочую неделю справиться со всеми навалившимися делами.

«Нужно будет выписать ей премию», – подумал Арсений и залпом выпил половину двухсотграммового стакана.

Внутри обожгло, дыхание перехватило. Он выдохнул и сразу же налил себе еще, понимая, что если уж решил напиться, то напиваться нужно до чертиков, до беспамятства. Так, чтоб «мальчики кровавые в глазах»…

В кабинете, не прогревшемся еще с пятницы, было холодно и неуютно. И майское небо за окном было серым, смотрело недружелюбно и хмуро, а водка, купленная по дороге, оказалась теплой и ужасно противной на вкус. Арсений, звякнув горлышком бутылки о стакан, налил себе третью порцию, уже почти не соображая, что делает. Пожалев себя, сделал паузу, отодвинул налитый стакан на край стола и вдруг заметил рядом со стаканом фотографию в рамке.

На снимке, улыбающиеся и счастливые, они с Танькой катались на больших качелях.

Давно это было, до свадьбы еще.

Странно, подумал Арсений, почему это он до сих пор не убрал ее в ящик стола? Как будто боялся прикоснуться… Или просто не замечал, потому что за шесть лет привык к этой фотографии точно так же, как к снимку Билла Гейтса, висящему на стене и никаких эмоций не вызывающему?