На неожиданное нравоучение новая курсантка всерьез обиделась. На языке Памелы вертелось язвительное предложение добродетельному Стаффолку жениться на страдалице и разделить ее заботы, но она смолчала. Перестала посмеиваться над толстухой, пыхтевшей в хвосте утреннего кросса, и отдалилась как от злосчастной Юты, так и от правильного Редьярда, который до этого успел ей почти понравиться. Она решила всем показать, кто тут заслуживает настоящего уважения и восхищения.

И когда через несколько месяцев имя Памелы Кроу стало упоминаться в числе лучших, она испытала невероятный приступ эйфории от гордости за себя. Впервые — может быть, за всю жизнь — она почувствовала, что может и сама чего-то добиться без отцовских денег и принца на белом коне, добиться не красотой, которая для нее ничего не значила, а волей и упорством.

Этот приступ радости был тем своевременнее, что немного погасил депрессию, из которой Памела не могла выйти все это время. Первые ее действия в новой жизни проходили точно во сне. Она машинально заполняла требуемые документы, хлопотала, платила, договаривалась, убеждала, обещала, почти не отдавая себе отчета в происходящем.

Увидев свою фамилию в списке группы, она испытала сильную радость. Но той же ночью проснулась от ясного осознания, что уехать из этого проклятого города не удалось и не удастся, что придется здесь жить весь срок обучения, а возможно, и всю жизнь.

Дышать одним воздухом с этими людьми! Видеть их на улице! А если вдруг ее, курсанта Кроу, зачислят на службу в тот самый проклятый Центр? От этой мысли Памела застонала, заворочалась и чуть не упала с узкой тахты в убогой комнате дешевой съемной квартиры на окраине Эйбивилла.

Но на следующий день надо было рано вставать и находиться в боевой форме: предстоял долгий кросс в полном обмундировании, которое так дорого обошлось. Памела выпила успокоительное, и на пару часов ей удалось заснуть. Утром о ее состоянии могли рассказать только слегка опухшие веки.

К счастью, напряженность учебных будней почти не оставляла времени на подобные мысли. А перед сном Памела глушила их успокоительным. Но становилось все тяжелее, и все сильнее росло раздражение по отношению к однокурсникам — глупым, беспечным юнцам, ничего не понимавшим, ничего не испытавшим в жизни, — случайным людям, с которыми ее связало какое-то очередное жизненное недоразумение. А эта Мелвилл с дочкой, рожденной от больного мужчины, просто нелепа.

В один из выходных дней, когда вся группа собиралась поразвлечься в ближайшем пабе, она резко отказалась от приглашения:

— Я здесь не для того, чтобы с вами бухать, понятно?

Приглашавший ее Редьярд Стаффолк ответил по обыкновению серьезно и внушительно:

— Мы, знаешь, тоже сюда явились не для попоек. Да и что тут плохого? Раз в неделю можно расслабиться.

— Алкоголь не выношу, — отрезала Памела. — А пьяные рожи тем более. К тому же они мне и днем надоели до черта — зачем мне любоваться на них еще и вечером?!

— Дело твое, — пожал плечами Редьярд. — Но расслабляться как-то надо, Пэм, ты не находишь? Я бы, во всяком случае, тебе это очень советовал. Погляди, на кого ты стала похожа.

Памела недовольно скосила взгляд на отражение в окне. На нее глянула хмурая, напряженная, незнакомая женщина с поджатыми бесцветными губами и резкой глубокой складкой на переносице.

А Редьярд продолжал:

— Я ведь тебя видел раньше пару раз. Заходил в Центр по своим делам. Если бы не вспомнил, то не узнал бы. Совершенно другой человек. А кстати, почему ты оттуда ушла?

Памела вздрогнула. И, оглянувшись по сторонам, прошипела ему на ухо:

— Еще раз скажешь мне про то время, получишь по морде. Понял?

— Грубая ты, не буду я с тобой больше общаться, — обиделся Редьярд и ушел.

Памела судорожно затолкала в сумку лэптоп, в котором разбирала свои записи, и кинулась домой. Закрыв за собой дверь, наконец смогла дать волю слезам.

Два дня одиноких мук не прошли даром. В сотый раз переживая все, что произошло, и обдумывая то, что могло ожидать в дальнейшем, Памела вдруг наткнулась на очень простую и ясную идею. В ту же минуту было принято решение, успокоившее ее раз и навсегда.

В понедельник, явившись на занятия, курсант Кроу, отлично выспавшаяся, бодрая, в предельно допустимом макияже, первым делом публично принесла искренние извинения курсанту Стаффолку. Он ошарашенно взглянул на веселую, яркую красотку и пробормотал:

— А вот теперь я узнаю… То есть… Ну прости…

— Все в порядке! — Памела бодро хлопнула его по плечу. — Ты был совершенно прав, что напомнил, какой я была. Так и надо было. Спасибо тебе огромное.

— Ну… если случилось то, о чем я подумал, то я только рад за тебя, — успокоенно ответил Редьярд.

— А… о чем ты подумал? — невинным тоном поинтересовалась Памела, удобно располагаясь за столом и раскрывая лэптоп.

— Ну… что ты наконец-то нашла себе друга, — тихо произнес Стаффолк.

Памела лишь загадочно улыбнулась.

С этого дня вся группа была убеждена, что Памела завела любовника. И не было ни возможности, ни смысла кого-либо переубеждать. Тем более что такое мнение имело выгодную оборотную сторону: оно надежно оградило Памелу от поползновений однокурсников и от каких-либо корпоративных развлечений.

Отправляясь домой в одиночестве, она теперь была всегда спокойна и почти весела. Лишь наедине с собой, за закрытой дверью, она могла дать волю новым чувствам и мечтам. Ложилась в постель — шли привычным кругом одни и те же мысли и в одном и том же порядке. И это были отнюдь не любовные грезы.

Первой являлась мысль, пришедшая под утро той страшной ночи, когда Памела ощущала себя на грани сумасшествия и испытывала почти физическое удушье от безвыходности ситуации, от безнадежности будущего. После самого сильного приступа отчаяния вдруг наступило просветление. И Памела сказала себе громко, на всю комнату:

— Да ведь он так же бросит ее, как бросил меня! Ведь ее ждет то же самое! Я у него не первая, но и она не последняя!

Эта простая мысль теперь действовала как бальзам на измученную душу. А вслед за ней тянулись другие. Все яснее становилось, что угодливая потаскушка Харвей, любительница танцевать вокруг чужих шестов, обязательно сорвется — как тогда с подоконника. И слетит в ту же пропасть, в которую Флендер когда-то швырнул ее, Памелу.

Мысли о том, что происходит сейчас в роскошной спальне бывшего любовника, больше не мучили, а вызывали злорадный азарт ожидания неизбежного разрыва. Целуй, целуй его! — повторяла Памела, уткнувшись лицом в подушку. Люби, люби его, тебе недолго осталось! Ты отняла его у меня, но придет другая и отнимет его у тебя! Вот тогда и поглядим, что с тобой будет! Поглядим, что ты станешь делать!

И, забывшись сном, она продолжала видеть маленькую блондинку с пирсингом в носу — такую же одинокую, нелюбимую, забытую, какой стала теперь Памела. Такую же отчаявшуюся, ненавидящую, ищущую средства мести. Да, уж эта Харвей непременно отомстит за свое поражение. И вполне возможно — точно так же, как это едва не сделала Памела.