Еще бы не согласен! Давно и полностью. Вообще-то мне было на это в высшей степени наплевать. Но сегодня!.. Она была такая хорошенькая, эта куколка, что я пошел бы на любой компромисс, лишь бы она покинула меня как можно позже. И я пошел на этот компромисс. Как последний дурак.

— Ну конечно, я согласен с вами, Сильвия, и уверен, что нужно действовать, чтобы они там, наверху, зашевелились. Но что можно сделать в одиночку, — а ведь я, к сожалению, одинок.

Она обратила ко мне смеющиеся искристые глаза и с уморительно-просящей гримаской протянула стакан. Я так засуетился, что чуть не вылил половину виски на пол. Но она снисходительно поглядела на меня. Мы чокнулись. Боже милостивый, до чего ж мне было хорошо!

— Мы завтра увидимся опять, Люсьен, — сказала она, надевая туфельку. — Сейчас уже поздновато для разговора. Обещаю вам, что никто не узнает о моем визите. И вы мне пообещайте то же.

Я обещал, и Сильвия встала. Я торчал перед ней, как растерявшийся мальчишка. Она надела свою куртку и подошла ко мне.

— Спасибо, Люсьен, — прошептала она и легонько поцеловала меня в губы.

Я было обнял ее, но она тихо отстранилась.

— Я вам позвоню, — бросила Сильвия, отворяя дверь.

— Обязательно! — услышал я собственный голос, но она уже скрылась.

Долго я стоял неподвижно, со стаканом в руке. Сердце мое билось сильнее обычного, и это вызвало у меня усмешку над самим собой. Совсем одинок. Точно старый псих, в которого я, по-моему, постепенно превращался. Или — точно влюбленный и робкий школьник?

Нет, такого не может быть, — подумал я, — или ты еще глупее, чем кажешься.

А уж кому, как не вам, знать, что это были не пустые слова!

Назавтра спозаранку начался настоящий ад. Если не считать того факта, что я с нетерпением дожидался вечера, чтобы увидеться с Сильвией (все мои мысли были только о ней!), все остальное представляло собой сплошной кошмар, подтверждавший вчерашние размышления о законе "черной полосы".

Неприятности пошли с самого утра. Шарон и его подручный заявились в "Отель де Полис", поджидая прихода сотрудников. И зорко следя за ними. Я видел, как они подстерегают малейшее выражение страха на лицах тех, кто проходил перед ними. И одним своим ожиданием прямо провоцировали их на какой-нибудь неверный шаг, на осечку, на промах. И, как кошка, готовились прыгнуть на свою жертву. Словом, "стояли на стреме".

Я сильно подозревал, что им нечем особенно гордиться. Дело растянулось на много дней, и газеты просто исходили от нетерпения. И еще я понимал, что префектура наверняка требовала срочного отчета от своего следователя. Ну, каковы ваши успехи, месье Шарон? Имеется у вас одна или несколько версий преступления? Не кажется ли вам, что времени прошло вполне достаточно и пора уже хоть чем-нибудь порадовать общественное мнение?

Не стану скрывать: то, что и у них могут быть неприятности, доставляло мне немалое удовольствие. Да и не только одному мне. Чувствовалось, что вся наша рота сплотилась против них. Родилось нечто вроде профессиональной солидарности. Все мы были заодно перед лицом штатских. И если это не помогало правосудию, — что ж, тем хуже для правосудия. Мы — спецназовцы, и в нас всегда жила враждебность "людей в форме" по отношению ко всем остальным. К уголовке, в частности. Они нас держат за недочеловеков. Слово "полицейский" они употребляют только в сочетании "полицейская дубина".

Правы они или нет, от этого дело не меняется: их от нас тошнит, нас от них воротит…

В отношении Бертье ничего нового. За исключением одной мелочи: сегодня он не явился пить какао за мой счет. Я об этом нисколько не сожалел. Утром я случайно столкнулся с ним, и его ледяной взгляд опять привел меня в ужас. До такой степени, что я подумал: уж не заподозрил ли он меня? Вдруг старик Манович проболтался? Да нет, я уже, видно, начинаю бредить. Паниковать из-за пустяков.

Первая половина дня была посвящена его величеству Протоколу. Уличному. Я имею в виду штрафные квитанции, которые мы лепили на автомобили, скопившиеся в районе Елисейских полей. Доходная работенка. Сперва — с утреца, пораньше — даешь машинам припарковаться впритирку друг к дружке, а потом приступаешь к сбору штрафов. Но, по правде сказать, иногда рискуешь влипнуть в историю. Особенно если налетишь на какую-нибудь важную шишку. Что я и сделал. По недосмотру. Я думал совсем о другом, сами понимаете о чем, и не обратил внимания на спецпропуск, украшавший лобовое стекло "Рено-25". Когда этот тип подошел к машине, то поднял такой крик, что хоть уши затыкай. Извольте, мол, перед ним извиниться! Я пробурчал какие-то слова, и он отчалил, пригрозив мне, что будет жаловаться начальству. Давай беги, жалуйся, подонок!

В обеденный Перерыв Шарон уселся рядом со м+юй и не спускал с меня глаз. Ни слова не говоря. У меня и так днем с аппетитом неважно, а тут он и вовсе куда-то запропал — хватило только на стакан йогурта. Я высосал его на первой скорости. И, еще не успев проглотить, вскочил с места, лишь бы не видеть эту гадкую морду напротив. Комиссар от комментариев воздержался.

Что же до Бенара, то он по-прежнему хандрит и, кажется, избегает меня. Единственное, что он мне сказал, — это что Клара проболтала с Кристиной по телефону целых два часа и что мое имя прозвучало в разговоре не однажды.

После обеда нас запихали в автобусы и повезли на бульвар Распай — в почетный караул. Для охраны Президента, которому предстояло сперва ехать в Орли встречать какого-то негритянского царька, а потом присутствовать на торжественном приеме в Елисейском дворце. Самолет запоздал на два часа, и все это время мы, застыв навытяжку, мокли под дождем. Стоя в шеренге по краю тротуара. Через каждые пятьдесят метров — полицейский, через каждые сто — жандарм. Завлекательное зрелище!

Наконец президентский кортеж пронесся мимо нас на полной скорости: тридцать секунд, и все дела.

Вздумай какой-нибудь