в последнее время вызывало в той или иной степени недовольство ваших коллег. Они вас остерегаются. Вы кажетесь им странным. Непредсказуемым. Все они говорили о вас примерно одно и то же: он парень озлобленный, вспыльчивый. И вообще непонятно, как это он до сих пор работает в полиции, если все к ней относящееся ему в высшей степени противно…

Я оборвал его:

— Если все относящееся к полиции мне противно, как вы говорите, то с какой стати я стал бы рисковать, организуя группу, подобную "Мести за полицию"? Следуя вашей логике, я бы скорее наплевал на нее с высокого дерева!

— Ну, кто знает, куда заводят неврозы, — обронил он.

— Ах так! Если вы считаете, что я псих, то извольте меня обследовать! Только у настоящего врача, так оно будет убедительней!

Ей-богу, он начинал действовать мне на нервы.

— Не раздражайтесь так, Ноблар, все это лишь предположения. Я просто хотел сказать, что в вашей роте не так уж много людей, способных совершить подобное преступление. Вот и все. Завтра мы увидимся. До свидания.

Я бросил трубку, не попрощавшись.

Но вечер только начинался. Я подогревал банку кукурузы, когда позвонили в дверь. Быстро сбросив фартук с надписью "супер-повар" (и у нас есть самолюбие!), я побежал открывать.

Вот это сюрприз!

Передо мной стояла маленькая кудрявая девушка в кожаной куртке и джинсах-"варенках". Очень миленькая. Совсем не похожая на тех женщин, что я обычно принимаю у себя. Не старше двадцати пяти лет. И с очаровательным носиком. Я стоял перед ней дурак дураком. Она, наверное, почувствовала мое смущение и, чтобы ободрить меня, заговорила первой:

— Месье Ноблар?

— Да, это я.

— Можно войти?

Ее голос полностью соответствовал облику. Тоненький, хрустальный. Как родник.

— Конечно, входите.

В квартире был полный кавардак. Я уже собрался извиниться, но она опередила меня.

— Как у вас мило! Странно, это больше похоже на жилище художника, чем полицейского.

Я криво ухмыльнулся. Убей меня бог, если я понимал, что ее навело на такую мысль. Может, висящая на стене репродукция "Джоконды"? Я вырезал ее из "Пари-матч" несколько лет тому назад и теперь мысленно поздравил себя с этим.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал я девушке, смахивая со стула груду неглаженых рубашек.

— Спасибо.

Гостья сняла куртку, чуть великоватую для нее, и повесила на спинку стула. Под курткой у нее была черная облегающая майка. Я невольно загляделся на ее круглые упругие груди. Девушка широко улыбнулась, и я отвел глаза.

— Вы, наверное, хотите знать, зачем я вас побеспокоила, не правда ли?

— Вы меня совсем не побеспокоили! — торопливо заверил я ее. — Вечера у меня свободные, и всякая неожиданность — просто милость господня! — Она как будто оценила мои старания. Я продолжал: — Хотите чего-нибудь выпить?

И вскочил, изображая "готовность № 1 исполнить любой каприз дамы".

— Да, что-нибудь покрепче, если у вас есть.

Вот это мне очень понравилось. Попроси она кока-колы или другой подобной дряни, это вязалось бы со всем ее хрупким обликом. В то время как "что-нибудь покрепче" заставило меня… ну как бы вам объяснить… счесть ее еще более соблазнительной.

Я достал из буфета бутылку шотландского виски и кальвадос. Украдкой протер краем полотенца два стакана и расставил все это перед ней.

— Спасибо, мне виски.

Я щедро плеснул в оба стакана.

— Со льдом?

Я надеялся, что она откажется, поскольку не помнил точно, есть ли у меня лед в холодильнике. Она и отказалась. Нет, просто гениальная девчонка!

Мы с улыбкой подняли стаканы, и она отпила как следует. Я тоже.

— Меня зовут Сильвия Энбон, я журналистка. Независимая, — добавила она, заметив гримасу, которую я не смог скрыть. — И я веду расследование по делу этой знаменитой группы "Месть за полицию".

— А как вы узнали мои координаты? — резко спросил я. — Мне кажется, у нас такие сведения легко не дают.

Перед тем как ответить, Сильвия опять влила в себя изрядную порцию спиртного.

— Ну, знаете, у хорошего журналиста повсюду есть друзья…

Она не завершила фразу и, поставив стакан, одарила меня еще одной сияющей улыбкой. Прямо-таки ослепительной. Я не уставая любовался ею.

— Ладно, если я вас правильно понял, бесполезно выпытывать у вас имена этих самых друзей-помощников. Что же вы хотите знать и почему думаете, что я могу сообщить вам больше, чем любой другой полицейский из нашей роты?

Девушка скрестила ноги, и одна туфелька упала на пол. Чулок она не носила. Ножки у нее были очаровательные — крошечные, с ярко-красным лаком на ногтях.

— Во-первых, Люсьен — я могу вас называть просто Люсьен, не правда ли? (я кивнул), — хочу заверить, что я не собираюсь никоим образом подводить вас. Никто никогда не узнает, что мы виделись и беседовали с вами. Можете мне полностью довериться.

Я опять кивнул в подтверждение того, что верю ей. Она продолжала.

— Я так поняла, что вы не склонны поддаваться гневу, проявлять жестокость… Скажите, вы за левых?

— Н-не знаю…

Вопрос застал меня врасплох. Никогда не мог определиться в своих политических убеждениях. Слишком часто они менялись.

— Видите ли, Люсьен, я считаю, что это прискорбное дело позволит хоть частично навести порядок у вас в полиции. Сейчас или никогда. Если мы позволим замять и этот скандал, то упустим прекрасный случай изменить ход вещей раз и навсегда. Ведь вы, как и я, наверняка считаете, что полиция тяжело больна. Что, несмотря на все обещания, все попытки реформ, несмотря на всех министров и все комиссии, которых пруд пруди, в ваших рядах решительно ничего не меняется к лучшему. И что виноваты в этом не вы — рядовые работники, а сама система, вся эта иерархия