Сразу после этого он стал рассказывать о том, что стал председателем кемеровского отделения Союза художников только год назад и что он самый молодой председатель в истории местного союза. Он говорил, что ему очень трудно со взрослыми и пожилыми художниками, особенно с маститыми. Что они все люди капризные, одинокие и ревнивые, что требуют к себе внимания и постоянно подозревают, что кому-то уделяют внимания незаслуженно много. Он пожаловался, что художники – люди в основном пьющие, а некоторые, точнее, добрая половина из них, сильно и беспробудно пьющие. Но он, как новый председатель, хотел навести порядок во вверенной ему организации и вдохнуть в неё новую, свежую жизнь.

– Они же ничего не хотят, представляешь! – говорил Анатолий после третьего отпивания из бутылки. – Сидят по своим мастерским и пьют. К ним туда страшно заходить. К некоторым без противогаза не заглянуть… А художники-то классные. Немцы, как только стало можно к нам приезжать, так и шастают. За бесценок у них всё скупают. Не глядя берут что есть. Разбираются, суки, в живописи…

– В деньгах они разбираются. Но то, что они, как вы изволили выразиться, суки… С этим спорить не буду, – сказал я с видом человека, который разбирается в немцах как никто. По поводу немцев я слукавил. Я к ним так не относился. Но коньяк был хороший.

– А ты, прости, конечно, откуда знаешь такое про немцев? – насторожился Анатолий.

Я после возвращения из Берлина неоднократно пытался рассказывать историю своих немецких приключений и всегда, без исключения, натыкался на недоверие и скепсис. Я с непониманием встретился ещё в поезде из Берлина в Москву. Все ребята, с которыми я ехал, считали, что я совершил огромную и непростительную глупость, что решил вернуться на родину. В Севастополе случилось несколько знакомств. Я пытался развлечь собеседников историей про иллюзии и разочарования, но натыкался на раздражение. Люди, выслушав меня, делали вывод, что я капризный, избалованный и много о себе возомнивший человек, который испугался самых элементарных бытовых неудобств и сбежал от трудностей в привычное болото скатывающейся в полное убожество страны. Они, слушая меня, отказывались верить в то, что европейские и, в частности, немецкие люди могут быть не умными, не добрыми и не замечательными, если у них там такая разумная, гуманная и прекрасная жизнь. То, что там отдельные люди могут быть дураками, высокомерными демагогами и жадными чистоплюями, а главное, что там царит практически поголовное, улыбчивое, симпатичное, благовоспитанное и вежливое безразличие, никто верить не хотел. Мои слова они объясняли банальной обидой неудачника. Художник Казанцев первый сказал, что немцы, скупающие картины за гроши, не прекрасные и щедрые благодетели, которые снизошли до сирых сибирских живописцев, а хитрые суки.

– Имел опыт посещения этой замечательной страны, – ответил я на поставленный вопрос. – Можно сказать, проездом через Крым возвращаюсь из Берлина в Кемерово… Грандиозная страна… Правда! Но возвращаюсь с радостью… И не сочтите за наглость, предлагаю за это выпить!

Пролетая над Уралом и самым началом Сибири, я поведал своему случайному соседу историю своей разведки жизненных перспектив на немецкой территории. Чему-то он потешался, чему-то удивлялся, но в целом слушал внимательно и серьёзно.

– А вот это тост, – периодически прерывал он мой рассказ, – за это стоит выпить!

Художник Казанцев стал первым внимательным и понимающим слушателем моей немецкой истории плюс коньяк. Я разошёлся. Рассказывал в лицах. Была бы возможность встать и ходить, я бы рассказывал в картинах. Но свою историю до конца, до самого отъезда обратно на родину я рассказать не успел.

– Погоди! – вдруг прервал моё повествование Анатолий. – Я не понял… А как ты мог так стоять и тем более как ты мог показывать робота, чтобы немцы платили деньги?

– Как? – сбился с мысли и рассказа я этим вопросом. – Как?.. Я разве не сказал?.. Я же долго занимался пантомимой… Можно сказать, профессионально…

– Ты? Пантомимой?.. Не может быть!.. А я, между прочим, в Москве видел Енгибарова. На сцене видел… И Марселя Марсо видел, когда ещё был студентом… Был в Москве на практике и попал на его концерт! Мне лично очень нравится пантомима.

За год-полтора до этого разговора я, услыхав имена Марсо и Енгибарова, а также встретив человека, который не только знал, что такое пантомима, но и видел легендарных представителей этого искусства, непременно возбудился бы и стал выспрашивать все возможные подробности. Но тогда, в самолёте, реплика моего собеседника никакого особенного отклика во мне не нашла.

– Да… – сказал я. – Я не раз выступал с пантомимами… У меня… У нас даже был театр пантомимы. Мы ездили на фестивали… Зачем быть голословным?.. Буквально в прошлом году осенью мы участвовали в крупнейшем фестивале пантомимы в Риге и стали его лауреатами… Так-то! Вот только кому это интересно?..

Про то, что мы стали лауреатами с определённой формулировкой, я умолчал. Не стал вдаваться в такие детали. Коньяк действительно был хороший. Я лучшего прежде не пил. Это был в сущности мой первый в жизни коньяк.

– Иди ты! В Риге? – удивился Анатолий. – Лауреаты? Ничего себе! Кого только у нас в Кемерово нет… Художники есть такие!.. В Томске таких нет… И никому ничего не надо… Давай выпьем. Тут уже по капельке осталось.

Мы выпили, Анатолий допил из бутылки последнее, сморщился и вдруг просиял.

– Слушай!!! – неожиданно очень взволнованно сказал он, – мне вдруг пришла идея! Осенило, блин!!! Только ты сразу не отказывайся… Подумай! Может очень интересно получиться… А давай устроим твой этот театр у меня?.. В нашем Доме художников есть помещение. Шикарное… Выставочный зал. Большой… Давай?

– Так нет больше того театра… – ответил я, моргая довольно медленно.

– Как нету? – спросил Анатолий, трогательно разведя руки в стороны.

– Так… Больше нет, и всё.

– Погоди! Но ты же есть?

– Я? Как видите… Как видишь. Есть!

– А ты лауреат пантомимы в Риге?

– Разумеется!.. Конечно, лауреат.

– Так и в чём проблема? Нет того театра – сделай новый… Я серьёзно! Театр пантомимы Дома художников… По-моему, это звучит…

У меня аж в глазах побелело. Я детально вспомнил, как стоял в Томске и читал афишу на Доме учёных. А тут был предложен Дом художников. Разница мне показалась несущественной.

– Ты не шутишь?.. Ой, простите! Вы не шутите? – спросил я, не моргая глядя на художника Казанцева.

– Какие тут могут быть шутки?.. – ответил он серьёзно, почувствовав серьёзность вопроса. – Серьёзно я. Дом художников пустует. Такое помещение в центре города! Туда люди должны каждый день ходить. Выставка одна, выставка другая… Творческие встречи, вечера поэзии… В Томске, в Красноярске, Иркутске жизнь кипит… А у нас… Только пьянка и тишина. Вот ты хоть раз в родном городе в Доме художников был?

– Нет. Не был… Я, если честно, даже не знаю, где он.

– Вот и именно! Что и требовалось доказать! Раз в год у нас областная выставка… Все из своих берлог… из своих мастерских выползают на свет божий. Собираются все вместе… Приходит публика, одна и та же, руководство городское, областное… Потом пьянка… И всё!.. Персональные выставки редко. Да и то на два-три зальчика картин всего на первом этаже набирается… На эти выставки вообще никто не приходит… Давай встряхнём всё это? Я хочу, чтобы жизнь у нас в Доме художников началась. Не отказывайся.