После выхода в свет книги «Старик и море» Эрнест, которому уже было пятьдесят три года, больше не писал, но как будто переключился в режим ожидания, в том смысле, что сейчас он ни над чем не работал, что считал возможным опубликовать в ближайшем будущем. Эрнест на время отложил «Райский сад». После публикации книги «Старик и море», которую он всегда считал частью «морской» книги, он не знал, что делать с остальными частями книги, и просто оставил ее.

Можно сказать, что вместо творчества Эрнест занялся экстренными мерами по обеспечению защиты тылов, поскольку, к его ужасу, стали появляться книги о его жизни и творчестве. Он знал, что за подход используют авторы этих книг, которых он делил на три категории: журналисты, биографы и критики. Впрочем, границы между категориями могли быть не очень отчетливыми. Малкольма Коули сегодня можно охарактеризовать как литературного критика, но начинал он свою карьеру как поэт и писатель. После публикации «Возвращения изгнанника» (1934) он приобрел известность как эссеист, автор очерков о писателях 1920-х годов, живших в Париже. К концу 1940-х он стал литературным «мастером на все руки» и дополнил свой заработок должностью редактора, а также изредка писал публицистические статьи и, к примеру, в 1949 году опубликовал в «Лайф» биографию Эрнеста. Хемингуэй взаимодействовал с Коули, сам сообщал ему многочисленные подробности (и часто вводил в заблуждение) и познакомил с разными людьми, например, с Баком Лэнхемом. Статья делала акцент на активной деятельности Эрнеста во Вторую мировую войну: описывались его охота на подводные лодки в Карибском море и подвиги в Европе с удостоверением военного корреспондента и в качестве непризванного солдата в конце войны. И тем не менее Эрнест стал сетовать, что статья в «Лайф» открыла путь более дотошным биографическим исследованиям. А такие исследования в случае Эрнеста были делом чрезвычайно рискованным, ведь его жизнь и творчество переплетались очень тесно. Эрнест возмущался тем, что он считал вторжением в свою личную жизнь, но еще, похоже, он чувствовал, что, позволяя другим писать о своей жизни, он «расходует» материал, лишаясь возможности самому им воспользоваться. «Из-за статьи Коули[88], – сказал он своему другу, журналисту Джону Уилеру, – я чувствовал себя скверно, поскольку лишился того, что я очень любил, потому что никто не знал об этом».

Биографическая статья Коули была переиздана в первой книге о творчестве Эрнеста: это был сборник эссе под редакцией Джона К. М. Маккэффери «Эрнест Хемингуэй: человек и его творчество», изданный в 1950 году. Вслед за ней поступили запросы от ученых-исследователей Чарльза Фентона (Йельский университет), Филипа Янга (Нью-Йоркский университет) и Карлоса Бейкера (Принстон). И если Бейкер сразу согласился исключить биографические данные из своего исследования, то критическая теория Янга строилась именно на биографическом факте: как и его предшественник Эдмунд Уилсон, Янг в своей книге 1952 года утверждал, что творчество Хемингуэя следует рассматривать через призму телесных и душевных травм, полученных в годы Первой мировой войны. Эрнеста возмущали и исследование, и психологическая интерпретация, и он обдумывал способы, которыми мог бы воспрепятствовать публикации подобных книг. Он изучил возможности защиты своих прав и, разочарованный отсутствием законных мер против такого рода исследований, взялся за критиков лично и вступил с ними в переписку, время от времени подбадривая их – но чаще проявлял воинственность, – и всегда, по крайней мере с Бейкером, Фентоном и Янгом, щедро делился своим временем. Коули сам первым сказал Эрнесту о книге Филипа Янга, так как был знаком с этим редактором через Райнхарта, который работал с Янгом над переделкой докторской диссертации в коммерческое издание. Эрнест попытался бороться с Янгом, просто не позволив ученому приводить цитаты из его произведений, но когда Янг сказал, что его карьера зависит от публикации книги, Эрнест капитулировал и предоставил ученому необходимое разрешение. И все-таки он продолжал ворчать, что диагноз невроз в наши дни не менее убийственный, чем «третичный сифилис».

Фентон привлекал самое большое внимание Эрнеста, и он станет, возможно неслучайно, автором одной из лучших среди первых книг, «Ученичество Эрнеста Хемингуэя». Красавец-профессор из Йеля и бывший пилот Королевских ВВС (он уехал в Канаду, чтобы поступить на службу раньше), Фентон проворно ответил на одну из жалоб Эрнеста по поводу личных вопросов и сказал, что его собственная личная жизнь «слишком увлекательна, чтобы у меня было время заниматься еще чьей-то». Фентона интересовало развитие Эрнеста как писателя, и он сосредоточился на периоде со школьных лет до выхода сборника «В наше время». Он встревожил Эрнеста почти сразу же, потому что одной из первых его находок стал псевдоним Джон Хэдли, которым Эрнест подписывал репортажи из Европы для «Торонто стар уикли» и Службы международных новостей, причем получал оплату от обеих редакций в одно и то же время. Эрнест искренне боялся, что его поймают и накажут за давние проступки, вроде этой двойной журналистской игры. Кроме того, он ужасно волновался оттого, что другие авторы узнали, что в 1915 году он подстрелил голубую цаплю недалеко от «Уиндмира», нарушив охотничьи законы, несмотря на то что прошло уже несколько десятилетий с того времени, когда он предстал перед судьей и заплатил штраф 15 долларов. Со временем страх наказания за реальные или чаще воображаемые преступления лишь усиливался, предвосхищая и иногда даже напоминая паранойю, захватившую его в последние год-два жизни.

Возможно, чтобы исключить такие разоблачения, Эрнест начал рассказывать биографам сложные истории о своем прошлом – о спортивных достижениях, любовных романах и сексуальной активности, и о войне; самыми красочными и многоплановыми были именно рассказы об участии в двух мировых войнах, в том числе об охоте на подводные лодки в годы Второй мировой войны. Вообще-то эти рассказы были настолько хороши, что ему совершенно не хотелось отдавать их биографам. Тринадцатого июля 1952 года Эрнест отправил Фентону письмо с угрозами и приложил к нему чек на 200 долларов, чтобы оплатить поездку ученого на Кубу. Когда Фентон возразил, что не может взять деньги и позволить себе такую поездку, Эрнест извинился, но потом написал агрессивное письмо, в котором приказывал прекратить исследования и воздерживаться впредь, на том основании, что критики слишком часто выдумывают ложные сведения или ошибочно интерпретируют факты и что не стоило писать длинные письма, помогая таким критикам, как Фентон, в работе.

Другое августовское письмо к Фентону было примечательным по объему и подробностям. Написано оно было сумбурно и почти бессвязно. Он начал с критики корреспондентов Фентона из «Канзас-Сити стар», рассказавших ему о работе Эрнеста в газете. Потом резко сменил тему и повел разговор о своем сыне Джеке на Второй мировой войне и о собственной службе во время Первой мировой, описав в деталях свою итальянскую медаль. По возвращении с войны, писал Эрнест Фентону, он был избран президентом чикагского отделения «Сицилийского союза». Еще раз он повторил рассказ о боксерском поединке с Морли Каллаганом. Возможно, напоминая себе, что он должен быть твердым с Фентоном, Эрнест рассказал одну из своих любимых историй о том, как он обращался с матерью после смерти отца. Грейс попросила Эрнеста никогда не угрожать ей и сообщила, что его отец однажды попробовал – и пожалел об этом. Эрнест ответил ей угрожающим письмом и заметил, что он – не его отец и что он никогда не угрожал, но только обещал. Потом Эрнест стал описывать свою деятельность в годы Второй мировой войны и сказал Фентону, что получил приказ сражаться, порвал его (чтобы не бросить тень на того, кто отдал приказ) и пошел воевать. Он бы получил Крест за выдающиеся заслуги, говорил Эрнест, однако «технически» он был гражданским лицом. После этого он описывал погоню за субмаринами, утверждая, что полковник морской пехоты Джон Томасон назначил его «пиратом» и что ему не отдавали приказов, но попросили импровизировать.