травяными настоями; здесь всё сошлось: и горе, которое я в эти дни постоянно испытывал в Братске и по дороге в Иркутск, и потрясение во время похорон, и болезнь с высокой температурой; часто находился в беспамятстве, и хотели даже вызвать врача; в какой-то момент, потерявший счёт дням, я стал вспоминать по минутам тот трагический день второго января: с утра всё было нормально, правда, не обошлось без глупостей – Света завтракать не захотела, а съела оставшийся в консервной банке старый паштет, который всю ночь был в тёплой кухне на столе, а не в холодильнике, говорил ей, что надо его выбросить и поесть нормально, но она отмахнулась; быть может это ни на что не повлияло, не знаю, но когда позже рассказал тёще, она отметила, что такие глупости, к сожалению, часто совершают хозяйки на кухне; а что произошло со Светой на улице (был ли какой-нибудь толчок, после которого сразу появилась боль?), тоже не знаю, но если что-то и было, то её подруги рассказали бы мне потом. Из Иркутска я поехал поездом, но смутно вспоминаются мне печальные дни, последовавшие далее.

В те же чёрные январские дни в Братск срочно приехала моя сестра Ольга, которая после окончания Ростовского университета работала в редакции районной газеты на станции Зима; теперь она в инфекционной больнице, расположенной на Щитовых, выхаживала Кирюшу, заболевшего внезапно корью – видимо заразился от кого-то в «яслях» тёти Даши; приезд её в Братск в этот момент, без преувеличения, спас меня; вмиг осиротевший, я стал один-одинёшенек, переживший сильное потрясение; страдал ужасно, а когда задумывался, сразу обрывалась моя прежняя жизнь; для меня немыслимо было физически и морально находиться в пустой квартире, где всё слишком живо напоминает об отсутствии Светы, где совсем недавно она, теряя сознание, лежала на кровати в агонии; мне пришлось не только покинуть квартиру, но и не видеть её во сне – испытание мужества, несносное и для сердец более стойких; эти мысли, однако я хранил в тайне, не дай Бог, чтобы поведал кто из посторонних; моё сердце разрывалось при мысли, что у меня нет больше Светы, и только сознание, что я ещё нужен сыну, привязывало меня к жизни. Слова поэта точно описывают моё состояние:

Я всё имел, лишился вдруг всего;

Лишь начал сон… исчезло сновиденье!

Одно теперь унылое смущенье

Осталось мне от счастья моего.

По вечерам в темноте я оставался один в квартире с сердцем, преисполненным тоской, разнеженностью от воспоминаний и сожалением о себе… К глазам в этой темноте подступали слёзы; мне хотелось кинуться на кровать, уткнуться лицом в подушку, и, пожалуй, заплакать, как я плакал когда-то ребёнком. Но это бывало вечером, а днём я старался держать себя в руках и никогда не позволял себе спать днём, валяться на кровати, когда не спишь, и затем – отдаваться этим порывам разнеженности, когда к ним соблазняло одиночество, тоска и расстроенные нервы.

Всё рухнуло в одночасье, и впереди простиралась одна пустота; самая страшная часть любой беды – чувство беспомощности, понимание, что ты ничего не можешь изменить как бы страстно того ни желал; для меня опустошённого, как писал Пушкин, «все были жребии равны»; я уже не мог оставаться жить в Братске, жутко было после смерти Светы – как ужасно быть в моём положении. Позвонил в Красноярск Серёже Климко, сообщил о трагедии и сказал, что не знаю, как теперь одному жить и работать в Братске с тяжёлыми воспоминаниями, которые ежеминутно заполняют все мысли; он ответил, что, если я решу приехать в Красноярск, то поможем и с работой, и с жильём; 22 января подал заявление на увольнение, получил расчёт; на работе все, в т.ч. начальство, понимали моё состояние и сочувствовали, препятствий не чинили; позвонил Серёже Климко, сообщил, что уволился и еду в Красноярск, он ответил, что все друзья выражают мне соболезнование и ждут меня; «друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастия» (притча Соломонова). Когда Кирюша поправился, я проводил его и Ольгу в Иркутск, где их встретили на вокзале бабушка с дедушкой и через некоторое время сын стал посещать ясли. Я попросил друзей, соседей, тётю Дашу, чтобы они забрали всё из квартиры, т.к. после моего отъезда туда должен вселиться прораб СМУ ТЭЦ; с отъездом решил не временить, собрал вещи, простился с друзьями, поблагодарил за ту неоценимую помощь, моральную и материальную поддержку, которые они, главным образом Володя и Рита Рыхальские, оказали в тяжёлые для меня дни.

В жизни каждого человека случаются моменты, когда из несчастья рождается нечто полезное. Бывают времена, когда всё представляется в таком мрачном свете, что хочется схватить судьбу за шиворот и крепко её встряхнуть; и я убеждён, что именно тот день, когда я позвонил в Красноярск Сергею, толкнул меня пару недель спустя покинуть Братск и отправиться в Красноярск; с одним чемоданом сел в поезд и безутешный отправился в путь, но абсолютно ничего об этой поездке не помню до сих пор; 24-го января прибыл в Красноярск, где на вокзале меня встречал Серёжа и отвёз к себе домой. Тогда я ещё не знал, что трагедия, которую пережил, явилась началом моего психологического кризиса.

В строительном управлении № 49, 1965-66 г.г.

На тропках счастья, на дорогах бед,

Где ни шагнёшь, останется твой след.

Останется твой след воспоминаньем,

И вновь когда-нибудь всплывёт на свет.

I

Приехав из Братска в Красноярск 24 января 1965 г., на следующий день я переговорил с начальником СУ-49 треста «Красноярскалюминстрой» Ивановым Леонидом Яковлевичем и был принят на должность начальника монтажного потока (участка), т.е. предоставили работу в той же должности, что и в Братске; передал мне дела Иван Фёдорович Травкин, которого назначили главным технологом треста. Я понимал, что полностью погрузившись в работу и ежедневно решая проблемы на стройке, смогу хотя бы на время уйти от печальных мыслей; ведь это была уже моя вторая жизнь, психологически я стал другим человеком после трагедии; красноярские друзья нашли меня резко изменившимся: что-то оборвалось внутри, стал хмурым, задумчивым, воспоминания давили и не уходили даже во сне; отражалось всё это и на работе – потерял нужную для руководителя жёсткость, что в большой степени повлияло на всю мою дальнейшую производственную деятельность. В определённом смысле душа была надломлена, и это на многие годы отразилось в личной жизни. Да, я стал совсем другим, не таким, как прежде, как несколько месяцев назад: исчезли страсти, исчезло даже ощущение собственного пола, растворившись вместе