«Он человек твёрдый и сильный, — подумал Палашов, вспоминая поведение Глухова на суде. — Делает ровным счётом так, как решил. А решил он принять наказание. И пусть великодушие Елоховых помогло его долю смягчить, но сам-то он ничего не сделал для облегчения своей участи».

Палашов не мог бросить Глухова без помощи, как не мог он оставить на произвол судьбы и Марью Антоновну с ребёнком на руках. Но только один Кирилл Бургасов знает, что ему раз в два месяца приходят от Палашова деньги, на которые он покупает продукты, сигареты, средства гигиены и при случае передаёт Глухову на зону. У них с Кирюшиными не принято специально обсуждать Тимофея, — пережито, загнано в дальние уголки сознания, — но он подспудно чувствует, что их мнение отличается от его.

— Игорь тоже весь какой-то истоптанный. Они просто уже не знают, что делать. Единственная дочь, такая девчонка хорошая и — в монастырь. Они и так с ней, и эдак. Мол, потерпи, жизнь наладится. Зачем такие крайности? А она знай своё твердит, что жениха на этом свете она упустила, что теперь один Господь Бог ей жених. Представляете?

— Хороший же вы нам десерт подали, Галина Ивановна, — заметил Евгений, который давно уже не жевал, а хмуро смотрел на удручённую Милу, бросая время от времени взгляд на рассказчицу.

Галина Ивановна пожала плечами.

— Кто-нибудь ещё пробовал Олесю переубедить? — уточнил Палашов.

— Да неужели ж нет? И учителя с ней разговаривали — Олеся с трудом доучилась год. И батюшка, и психолог пробовали. И подружки её…

— Что? И ты пойдёшь попытаешься? — довольно резко поинтересовалась Мила, вскинув на него круглые, казалось, обиженные глаза.

— Пойду. А ты дуться будешь? Не жалко девчонку? Что переполошилась? Она тебе не враг и не соперница. Я с ней просто поговорю. Просто поговорю. Так что возьми себя в руки, пожалуйста. Ты же лучшая, ты добрая.

— Похоже, не такая уж и добрая, — потупилась Мила и добавила, глядя в тарелку с недоеденной котлетой, картофельным пюре и салатом: — Глупости не хватает, чтобы стать добрее. Ну, иди, переубеждай бедняжку.

Последние слова были ядовитыми. Мила стрельнула в жениха колючими глазами. Палашов воспринял сказанное, как руководство к действию. Как бы не язвила сейчас его невеста, он чувствовал себя обязанным это сделать. Он встал из-за стола, поблагодарив Галину Ивановну, подошёл сзади к Миле, жарко стиснул за плечи, поцеловал макушку.

— Я скоро, — сказал он и вышел из дома.

— В этом весь Женя, — горько усмехнулась Мила. — Ты нарочно рассказала? Догадывалась ведь, что он пойдёт?

— Пойми, Мила, нужно использовать любую возможность поддержать Елоховых. Олеся — их единственная дочь.

— Мамочка, но это её выбор!

— Я не уверена, что это осознанный, глубоко продуманный выбор. А Женя… он умеет с людьми разговаривать. Вдруг ему удастся переубедить Олесю?

— В неё был влюблён Ваня. Она очень красивая, мама. Мне страшно.

— Если не доверяешь Жене, нечего выходить за него замуж. Поверь мне, твой жених очень давно сделал выбор. Тебе совершенно нечего опасаться.

— Мне больно, мамочка. Мне даже от одной мысли больно.

Палашов устроил себе послеобеденный перекур и сразу после этого подался к Елоховым. Те, похоже, тоже недавно отобедали. Мать с отцом сидели за столом, Олеся мыла посуду, поплёскивая, позвякивая и постукивая в тишине. Он поздоровался.

— Простите за вторжение. Олеся, можно с тобой поговорить с глазу на глаз?

Олеся вымучила из себя улыбку, догадываясь уже, о чём будет толк. Она взглянула на отца, тот кивнул. Молча вытерла руки и отправилась за Евгением Фёдоровичем. Выйдя из дома, они медленно шли рядом. Мужчина посмотрел на девушку. Летний красный сарафан выставлял и без того великолепную фигуру в выгодном свете. Тугая коричневая коса покоилась между полуобнажённых лопаток. Она почти вдвое моложе него, но ведь внутри возраста не чувствуешь и кажется, что тебе опять шестнадцать. Только вот представление о жизни шире, глубже и дальновиднее, хотя…

— Давайте хоть вы не будете заводить эту шарманку, — выпалила Олеся, резко повернувшись к нему и остановившись.

Молодая, свежая, кожа без единого изъяна (нет, всё же есть маленький прыщичек возле носа), с глазами серны, губами сердечком. Длинная коса перекинулась на ключицу. Грудь всколыхнулась. Руки изящные, ноги невероятной длины. Не девушка, а мечта. Живая ходячая мечта. Только пятно от ожога на запястье.

— А давай лучше ты не будешь хоронить себя заживо!

Он смотрел требовательно и пронзительно некоторое время, но потом отвёл глаза, и они медленно пошли по старой заросшей дороге к лесу.

— Уверен, к тебе очередь поклонников выстроится. Выберешь того, кто будет по душе.

— Мне не нужна очередь. Я хочу, чтобы человек видел мою внутреннюю сущность через эту кукольную оболочку, чтобы любил меня, а не мои ноги и уши.

На «уши» Палашов не смог сдержать улыбку.

— Ну, извини, дорогая, твои ноги и уши — часть тебя. И это человек видит прежде, чем твою прекрасную душу. Даже самый проницательный человек.

— Ваня Себров любил меня по-настоящему, а я, дура, даже не заметила. Ведь он смотрел на меня такими глазами. А я не понимала, не чувствовала.

«Ваня мечтал о тебе, а любил-то он мою невесту. И знал её лучше. И встречи с ней ждал. И дышалось ему с ней легче и веселее. Может быть, и не обернулся тогда, перед смертью, из-за неё. Степень опьянения Милой в ту ночь не стоит недооценивать. Это откровение обрушилось равно на них обоих. Ваня не остался бы прежним, он переосмыслил бы чувства к тебе», — подумал Палашов, но, естественно, не сказал этого. Пусть девочка сейчас думает, что была любима. Ей это нужно.

— Как мог Тимофей так со мной обойтись? Он просто воспользовался мной, ведь так? И он тоже ничего не знал о чувствах Вани.

— К сожалению, так. Он обыкновенный несчастный мужик, которого обманывали и предавали. Сбился с пути. Он рыщет в поисках утраченного самого себя. Ты просто оказалась рядом и… он не устоял. Ты слишком привлекательная девушка. Конечно, это не оправдание, но…