пропуская спутницу вперёд.

— Здравствуйте! — поздоровалась Мила.

— А это наш сыночек Ванечка, — пояснил Евгений. — Пришли с родной тётушкой познакомиться.

Милу удивляло с какой простотой и откровенностью Женя говорит с этим почти незнакомым ему человеком. Его совершенно ничего не смущало и не стесняло.

— А я тут это, — напротив засмущался отчего-то Рысаков, — в няньках, значит, пребываю у вашей тётушки. Марья сейчас козу доит, а потом собирается огород поливать. Говорит, что уже пора к своим хлопотам-обязанностям возвращаться. А мне с Василисочкой только в радость повозиться. Да и хорошо она меня принимает, не капризничает. А если начнёт, мы зараз к мамке пойдём.

Палашов подошёл с Ванечкой к ним вплотную, поворачивая его так, чтобы ему было видно малышку.

— Вот, Ванюшка, познакомься, твоя тётушка Василисушка. Красотка, да и только. Как, Валерий Петрович, Тимофей знает, что у него дочь родилась?

— По-моему, Клавдия Семёновна ему написала. Она же с мамкой тут роды принимала. Но только Марья не больно-то жалует Василисиного папашу, хотя бабку с дедом к внучке пускает. И меня с мамкой подпускает. А больше пока никого. Вот теперь вы пожаловали. Но мы ещё совсем крошечные, да, Васечка?

— Вы на целую неделю старше нас, правда, Ванечка?

Палашов улыбался. Очень уж трогательно смотрелся с малышкой на руках этот непутёвый бессемейный мужик. А что? Глядишь, и из его жизни выйдет какой-то толк.

— Пойду скажу Марье, что вы пожаловали, — спохватился Валерий Петрович.

— Мы подождём сколько нужно, — заверил Евгений. — Пусть она козу хотя бы подоит.

— Я могу подержать девочку, — предложила Мила.

Валерий Петрович передал ей ребёнка и ушёл. Василиса смотрела на неё, а Мила в свою очередь вглядывалась в лицо малышки.

— Женя, она похожа на него.

— На Тимофея?

— Да.

— Девчонки часто похожи на отцов. Тут уж ничего не поделаешь. Он отец ей.

Марья Антоновна влетела в дом. Видно было, что она торопилась. От неё шёл жар. На лицо выбилась прядь волос. На ней было простое ситцевое пёстрое платье с коротким рукавом и поясом, завязанным сзади.

— Уже не чаяла вас дождаться, дорогие мои! — воскликнула женщина и бросилась к рукомойнику мыть руки.

Промакнув руки о полотенце, она подступила к Миле и обняла её вместе с Василисой на руках и поцеловала в щёку.

— Здравствуй, доченька, — шепнула она возле Милиного уха. — Не сердись на меня. Я сама на себя зла. Но ведь эта малышка, которую ты держишь на руках, ни в чём не виновата. Ты согласна? А она настоящая радость в моей одинокой судьбе.

Она отступила от девушки и подошла к мужчине. Взяла его за предплечье, на котором лежал Ванечка, двумя руками.

— Женя, не знаю, как вас благодарить за всё. Если бы не Дуся, я, наверное, не справилась бы. Но если бы не вы…

— Перестаньте, Марья Антоновна! Держите внука.

Женщина переняла малыша и уставилась ему в лицо. Он ей улыбнулся. На глаза выступили слёзы и размыли лицо мальчугана.

— Как похож… Как похож… Хпл…

Палашов приобнял женщину.

— А мы распишемся в сентябре. — Он хотел отвлечь её, не дать разрыдаться. — Я буду заботиться о вашем внуке. Он и его мама — мои самые дорогие. Я хочу взять на себя заботу и о вас с Василисой. Обязательно говорите, что нужно вам и этой необыкновенной кнопке.

— Да пока всё у нас вроде есть, — она утёрла тыльной стороной ладони глаза и нос. — Простите, не сдержалась.

И она принялась целовать Ванечку. Тогда Мила, глядя на неё, тоже приблизила Василису к лицу и поцеловала её в лобик и в носик. А ведь и правда, эта сладкая малышка ни в чём не виновата. Девушка готова была примириться с тем, что это родная кровиночка, несмотря на то, кто её отец.

Дальше последовали совершенно непредсказуемые визиты Палашова в Спиридоновку. Он мог приехать в будни, но пропустить выходные, а бывало и наоборот. Но при каждом удобном случае он летел стрелой к своим любимым. Мила всякий раз радовалась его приезду, как ребёнок. Вскрикивала, бросалась на шею и прижималась к груди. Если малютка был на руках, она осторожно льнула вместе с ним. Пока Ванечка не понимает, она словно радовалась за двоих. Она улыбалась Жене в грудь и не хотела отрываться. И ради таких минут стоило стремглав лететь и преодолевать немалые пространства. Он, словно голодный, вдыхал её, словно слепой, ощупывал. Когда она наконец поднимала лицо, он расцеловывал щёки, лоб, нос. Он брал Ванюшку на руки и целовал его. Галина Ивановна, если заставала их встречу, не могла смотреть на них без слёз. Женя и ей дарил ласковый взгляд, пожатие руки, поцелуй в щёку. А вечером в тишине дома из их комнаты до женщины доносился их шёпот, тихий смех, лёгкий стон. А когда ночью Ванечка начинал капризничать, она слышала Женино пение и размеренные шаги. Бывало, он выходил с малышом на улицу и баюкал где-то в саду. Он как будто знал какие-то секретики, помогающие преодолеть боль и бессонницу. И Ваня затихал у него всегда быстрее, чем у Милы. И жизнь становилась увереннее, надёжнее и полнее, когда мужчина был рядом. И если бы не другие люди и беды вокруг, жизнь казалась бы совершенной. Хотя бы на те мгновения, когда эти двое вместе. Но жизнь и работа Палашова были сопряжены с человеческими бедами, и он не пытался от них уйти, хотя порой нужны были нечеловеческие силы, чтобы их преодолевать. И он не смог бы отправиться в тихую гавань и стоять там в стороне. Просто, когда он находился рядом с Милой или даже думал о ней теперь, на нём как будто нарастала вторая кожа и полученные ранения зарубцовывались быстрее. Но нужен он был не только ей. Хотя, конечно, ей он был нужен больше, чем остальным.

За обедом Галина Ивановна рассказывала:

— Разговаривала тут с Верой Елоховой. Она что только не плачет. Говорит, Олеся заявила: «Мама, я в монастырь ухожу. Буду Ванечкиной невестой всю жизнь». С тех пор как погиб Ваня, да ещё Глухов прилюдно отрёкся от