— О Геркулес! — вскричал Деллий. — Неужели Октавиан прав и на этой войне командует Клеопатра?

— А почему бы мне не высказаться? — парировала я. — Я читаю карты и разбираюсь в цифрах не хуже любого из вас.

— Мысль об отступлении ненавистна любому солдату, — промолвил Антоний. — Это горький плод. Мне ли, вкусившему его в Мутине и Парфии, не знать. Но порой отступление является лишь маневром с целью перегруппировки. Наше будет именно таким.

— Но что тогда делать мне? — подал голос сбитый с толку Канидий. — Просто сдаться?

— Нет. Ты поведешь войска туда, куда и намечалось, но только после окончания морского сражения. А прорвавшиеся корабли как раз переправят твоих солдат в Азию.

Мухи надоедливо жужжали вокруг его головы, словно говорили: «Слишком мало жертв. Нам не нравится твой план».

— Итак, вопрос решен, — объявил Антоний. — Будем прорываться морем. Казна, а также корабли и солдаты, которым удастся выйти из гавани, отправятся в Египет. Армия после ухода флота организованно отступит в Азию. Поврежденные корабли и те суда, где не хватает гребцов, предадим огню. Все это произойдет в ближайшие дни.

— Ты принял решение один! — воскликнул Канидий.

— Я командир! — возвысил голос Антоний. — У кого еще есть право решать? Мое дело — приказывать, ваше дело — повиноваться. Хотя, — он смягчил тон, — я ценю ваше мнение.

— Но игнорируешь его.

— Не следовать ему в мелочах — не значит игнорировать.

— Молю богов, чтобы твое решение не оказалось ошибочным, — промолвил Канидий.

— Мы все молимся о том же, — заявил Соссий.

Военный совет завершился нерадостно. Да, морских командиров принятое решение устраивало, но все понимали, что выбрано лишь меньшее из двух зол. Оба плана предусматривали значительные потери и высокий риск. Мне очень не нравилась идея использовать Египет в качестве плацдарма, но, как и остальные, я вынуждена была пойти на компромисс. В конце концов, провоцируя Октавиана, я сама ставила Египет на карту.

Возможно, мне не следовало… Я покачала головой. Что сделано, то сделано. Может быть, в этой битве пришлось бы сражаться следующему поколению, но она неизбежна. А раз она выпала на мою долю… что ж, судьбе угодно избрать меня. Мне оставалось только подтянуть пряжку на панцире да приладить щит.

Это зрелище разрывало сердце, однако я заставила себя стоять на берегу и смотреть, как поджигали предназначенные для уничтожения корабли. Они сгрудились, словно люди под крышей во время землетрясения, и не могли разбежаться, ибо якорные цепи приковывали их к месту и обрекали на гибель. Корабли были всех типов — триремы, квинтиремы, даже «восьмерки» и «девятки»; так стихия губит невинных вне зависимости от их рода, племени, веры, пола и возраста.

Палубы и трюмы завалили пропитанной смолой или политой маслом соломой, чтобы приносимые в жертву нашим ошибкам суда горели лучше. Потом люди с берега стали бросать на палубы зажженные факелы, и пламя занялось.

— О Антоний! — простонала я, держась за его руку. — Как мне больно!

Мне вспоминалось, как я приходила на верфи и смотрела на строящиеся корабли; как гордилась тем, с какой быстротой их готовят к спуску на воду. Мои дети! Если зрелище горящих судов способно причинить такую боль, что должна испытывать мать, когда опасность грозит ее детям?

— Это необходимо, — сказал Антоний.

— Они расплачиваются за наши просчеты, — промолвила я. — А мы, кажется, совершаем одну ошибку за другой.

— Война состоит из расчетов, в том числе и их строительство. Как раз это делает войну такой дорогой: наши догадки и предположения оплачены золотом, а сбываются далеко не всегда.

— Но каково видеть, когда золото сгорает?

— А ты подумай о том, сколько золота гибнет в кораблекрушениях. Когда пойдем на прорыв, нужно молить богов, чтобы удалось спасти и вывезти казну. Она будет под твоим присмотром, на твоем флагманском корабле — самом большом и сильном.

Огонь уже разгорелся вовсю, пламя перескакивало с корабля на корабль, образуя ослепительное ожерелье. Огненные языки удваивались, отражаясь в неподвижной воде. В воздухе близ гавани пахло всеми видами горящего дерева — от тонкого кедрового аромата до запаха старых сырых досок, похожего на грибной. Их несло в нашу сторону вместе со стелившимся над водой едким дымом. Он щипал глаза, но я не могла уйти, ибо считала себя обязанной присутствовать на похоронах моих кораблей.

— Пойдем, — сказал Антоний, обняв меня за плечи. — Не надо терзать себя.

Ошибки, просчеты, дезинформация… Мысли об этом душили меня сильнее, чем дым, я чувствовала это физически. О муки раскаяния! Существует ли что-то более беспощадное и лишающее мужества? Теперь я сомневалась во всем, что мы планировали.

Огонь обладал еще и голосом, причем очень похожим на голос раскаяния, угрызений совести — высокий, настойчивый, пробуждающий воспоминания. Он несся со стороны умирающих судов.

На разрушительную работу огня взирали не только мы: у меня не было сомнений, что с одной из окрестных возвышенностей Октавиан видит красное зарево на воде и вдыхает запах пепла.

Наши люди растерянно топтались и переговаривались. Потревожить нас никто не решался, но я вдруг заметила человека, стоявшего чуть в стороне и смотревшего не столько на корабли, сколько на нас двоих. Голову его покрывал капюшон, мешавший увидеть его лицо.

— Антоний, — спросила я, — ты не знаешь, кто это? Вон там.

Антоний вгляделся во мрак, словно намереваясь пронзить его взором, но потом покачал головой:

— В его облике есть что-то знакомое, но нет, не узнаю. — Он поднял руку: — Эй! Подойди сюда.

Некоторое время человек стоял неподвижно, затем двинулся навстречу, но так, будто не мы его окликнули, а он позвал нас. По приближении он отбросил капюшон.

— О, да ведь это… — Антоний замешкался, стараясь вспомнить имя.

— Ханефер, — подсказал незнакомец. — Путь из Рима не близок, мой господин.

Я сразу вспомнила египетского астролога, которого сама давным-давно отправила с Олимпием в Рим, поручив ему внедриться в дом Антония и шпионить.

Лучше бы он не выдавал меня, даже по прошествии столь долгого времени.

— Рада тебя видеть, — промолвила я со значением.

— И я тебя, — кивнул Ханефер и указал на корабли. — Печальное зрелище.

— Что ты здесь делаешь? — настойчиво спросил Антоний.

— Я долго читал твою судьбу, господин, а теперь пришел разделить ее.

— Ну, если так, она должна быть благоприятна, иначе с чего бы ты пустился в путь! — воскликнул Антоний, словно само появление этого человека являлось добрым знаком.

— Может быть, он просто верен тебе, — торопливо заметила я.