Увы, при недостатке веры даже молитва становится оскорблением божества. Исида знала, что я не прошла испытания, и могла наказать меня.

Я мерила шагами палубу, дрожа от волнения, и хотя сенаторы держали меня под прицелом своих маленьких птичьих глаз, мне не было до них дела.

«Пусть ветер придет! Пусть задует!»

Сейчас существовали только я и Исида — ни сенаторов, ни солдат, ни гребцов. Только Исида и я, ее дочь.

«Пусть он задует! Разверзни небеса и выпусти ветер на волю!»

Полное безветрие. Блеск солнца на неподвижной воде.

Я сорвала с головы шлем и позволила волосам рассыпаться по плечам, словно надеялась, что это магическим образом вызовет ветер.

И тут кончики волос, упавшие мне на руки, слабо, едва уловимо, словно кто-то вздохнул на них, шелохнулись. Потом пошевелились снова.

— Благодарю тебя, Исида, за посланный тобой ветер! — вскричала я во весь голос, напугав ничего не понимавших сенаторов.

Откуда им было знать, что я вверила себя богине, и та откликнулась на зов.

Ветер усиливался, становился все более ощутимым. По воде, усиливаясь, пробежала легкая рябь, словно пальцы теребили ткань. Зазвучали возбужденные голоса.

— Ну, вперед! — вскричал капитан.

Впереди нас ряды весел расплескали воду, направляя цепь кораблей Антония к открытому морю. Левое крыло, возглавляемое Соссием, находилось ближе всего к Левкасу и дальше всего от юга. Чтобы вырваться, этим кораблям придется проделать более долгий путь и двигаться быстрее остальных. Корабли Агриппы подались назад, словно освобождали место для боя. Расстояние между враждебными флотами составляло около мили.

Ветер еще не набрал силы, достаточной для того, чтобы придать нашим судам нужную скорость. Приходилось выжидать. Ритм гребли замедлился, но корабли Антония не остановились. Наша тыловая эскадра двигалась к выходу из залива как раз мимо злобного мыса Актий, который я хотела покинуть и забыть, как дурной сон. Месяцы, проведенные здесь в столь жалком положении, — боги не допустят, чтобы мне снова довелось пережить такое! Сразу за выходом из пролива расстилались песчаные отмели, которые нам предстояло обогнуть.

Бросив последний взгляд назад, я смогла увидеть на берегу две огромные армии, наблюдавшие за происходящим, ничего не предпринимая. Потом они пропали из виду.

Корабли продвигались дальше и дальше, а бриз свежел, превращался в настоящий ветер. Сначала он дул с юго-запада, но потом направление стало меняться. Совершив полный поворот, ветер превратился в северо-западный. Это и требовалось, чтобы наполнить паруса и понести нас на юг.

Я глубоко вдохнула его. Этот ветер, дувший со стороны Рима, должен быть испорченным и лживым, как все, что исходит из вражеского гнезда; однако он был свежим, сильным и сулил спасение. Возможно, в нем воплотился Цезарь, тоже происходивший из Рима, но творивший добро. Возможно, ветер родился у его гробницы и примчался сюда ради спасения его наследника, его сына.

Но как далеко вперед позволит нам продвинуться Агриппа? Чем дальше, тем лучше. Вдруг он все-таки не знает о нашем плане? Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Конечно, он знал. Его корабли наконец перестали пятиться и выровняли строй, преграждая нам путь. Корабли сблизились — и разразилась битва.

С обеих сторон полетели копья, камни, зажигательные снаряды. Сначала работали дальнобойные метательные машины, но когда разрыв между флотилиями сократился, воздух почернел от стрел и ядер, что выпускали лучники и пращники. Особенно интенсивная стрельба велась с башен тяжелых боевых кораблей. Потом корабли схватились вплотную.

Агриппа, имевший твердое намерение не дать нам прорваться, выстроил свои корабли двойной цепью. Он использовал многочисленные легкие суденышки, которые не давали нам покоя и окружали крупные корабли Антония, словно осаждали крепости. Тактика заключалась в том, чтобы стремительно сблизиться, нанести удар тараном и, оставив пробоину, так же быстро отплыть, пока нападавших не забросали копьями и камнями. Кроме того, сходясь вплотную, противники старались весом своих корпусов ломать весла и рули. Они цепляли за борта тросы с крючьями и пытались взобраться на палубу, размахивая клинками и изрыгая проклятия. Наши отпихивали их баграми и обрушивали на их головы все, что можно было швырять.

Корабли перемешались, и сражение раскололось на множество отдельных стычек. Легкие суда по два и по три налетали на тяжелые со всех сторон, как собаки, атакующие слонов. Вскоре первый корабль — наш, небольшой — пошел под воду. Затем до моих ушей долетели пронзительные крики: огромный камень, пущенный из катапульты, отправил на дно одну из Октавиановых посудин вместе с экипажем. Потом крики слились воедино, сделавшись неразличимыми. Где наши, где враги? Ужас и боль смерти уравнивали всех.

Строй совсем сбился, и я потеряла из виду флагманский корабль Антония, оказавшийся в самой гуще боя. Потянуло дымом; одни суда охватывало пламя, другие сходились борт к борту, и солдаты с мечами наголо перебегали по абордажным мостикам с палубы на палубу, чтобы вступить в рукопашный бой.

Вода теперь была растревожена не только поднявшимся ветром, но и падавшими в нее деревянными обломками и человеческими телами. Когда море бросило мне в лицо фонтан брызг, я почувствовала привкус крови.

Треск ломавшихся мачт, весел и корпусов накладывался на человеческие крики, составляя в совокупности некий немыслимый, ужасный звук вроде несмолкающего звериного воя. Сквозь него пробивался оглушительный грохот, когда один корабль таранил другой. Я видела фигурки людей: они метались по палубам, сцеплялись в смертельной схватке и падали в воду, ударяясь при падении о весла и ломая их.

Ветер все крепчал. Теперь он вспенивал волны не белыми, а розоватыми от крови барашками, раздувал пламя на загоревшихся кораблях. Огонь стал перекидываться с палубы на палубу. Там, где корабли сошлись очень близко, бушевала самая жаркая схватка, и огонь полыхал вовсю. Черный дым начал затягивать место сражения, скрывая его из виду.

Но я все же увидела, как посередине этого беспорядочного месива открылся проход.

Левому и правому флангам, несмотря ни на что, удалось раздвинуться в сторону, открыв для нас путь к бегству. Бежать следовало стремительно, ибо было ясно: этот просвет долго не продержится. Мы находились как раз на таком расстоянии, которое позволяло поймать ветер и развить нужную скорость.

— Паруса! Ставь паруса! — прогремел приказ капитана.

Над нашим флагманом стали разворачиваться пурпурные полотнища. Ветер налетел на них, как ударяющий в ладонь кулак. Под его напором паруса прогнулись и напряглись. Это послужило сигналом для капитанов остальных судов — они последовали примеру царского корабля. При этом гребцы не оставили своих усилий. Совокупная сила ветра и весел позволяла развить достаточную скорость, чтобы проскочить в брешь, свободную от кораблей, но заполненную человеческими телами — мертвыми вперемешку с живыми, которые отчаянно барахтались и кричали, — и корабельными обломками. Нам предстояло плыть прямо по головам.