— О да, я уловил это настроение. Всеобщая неуверенность, страх, паника. Ничего хорошего. — Он обнял меня за талию. — Ты так похудела. Надеюсь, не заболела? Хорошо себя чувствуешь?

— Хорошо, — солгала я. Не стоит добавлять ему беспокойства. — Ты просто давно не обнимал меня и забыл, какая я стройная.

Он не прикасался ко мне, придерживаясь воздержания, что потрясло бы Октавиана. Когда сокрушен дух, притупляются и плотские желания.

— Я бы никогда этого не забыл, — возразил он. — Не думай, что мое отношение к тебе может измениться.

Я откинула голову назад и прижалась затылком к его руке, давая понять, что ничего подобного в виду не имела.

— Я знаю.

Священный месяц июль миновал, наступил секстилий — такой же знойный и душный. Запасы продовольствия продолжали таять, положение становилось все хуже и хуже. Каждый день в лагере и на кораблях умирали люди. Грязные ленивые волны мерно стучали в борта судов, отбивая зловещий ритм. Вода была нечистой, потому что все отходы и нечистоты сбрасывались за борт, в застойный залив. Корпуса судов покрывались водорослями и слизью, неподвижные весла становились насестами для птиц. Возникало опасение, что, если в ближайшее время мы ничего не предпримем, корабли станут непригодны для плавания.

Антоний часами разглядывал карты и читал донесения, но иногда прерывался и отрешенно смотрел куда-то в пространство. Разговаривали мы мало: узники, обреченные на бездеятельность, со временем исчерпывают темы для бесед.

Хорошее самочувствие ко мне не вернулось. Возможно, меня коснулась та же хворь, что изводила солдат, но я старалась, чтобы Антоний ни о чем не догадался. Только когда он отправлялся на позиции, я позволяла себе лечь на походную койку, завернувшись в простыню. Даже в жару меня пробирал озноб.

Хармиона опускалась на колени возле кровати, приглаживала мне волосы, протирала лицо влажной тряпицей.

— Мы ничего не скажем императору, — говорила она, подмигивая.

— Никогда, — отвечала я.

Он не должен знать!

Ближе к концу секстилия, вместе с переменой погоды, переменился и Антоний. Он словно разогнал темные тучи и предстал в прежнем обличье, усилием воли вытащив себя из болота подавленности.

— Время пришло, — мрачно заявил он однажды ночью.

Все остальное было прежним: так же мерцали лампы, так же бурчало в желудках, так же стояли защитные рубежи. Почему же именно сейчас?

— Я соберу военный совет, — продолжил он. — Нельзя тянуть до бесконечности. Хватит! Все!

Мертвая точка была пройдена, и Антоний решил действовать. Хорошо, если его решение окажется мудрым.

— Да, — мягко сказала я и подошла к нему.

Я обняла его за плечи, и он чуть не подпрыгнул от неожиданности, поскольку в последнее время мы прикасались друг к другу очень редко. Когда он взял мою руку в свою, это было почти незнакомое ощущение.

— Думаю, надо прорываться морем, — просто сказал он. — Все сухопутные пути слишком опасны.

— Морем?

Я считала, что этот путь ничуть не лучше.

— На море мы можем спастись, — повторил Антоний. — А на суше — нет.

— Спастись?

Вот, значит, до чего дошло: нам приходится думать о спасении. Мой голос выдал разочарование.

— Ну, отступить, если тебе так больше нравится, — буркнул он.

— Стоило ли собирать огромную армию и такой флот, чтобы не использовать их? — горестно воскликнула я.

Мне это казалось безумным расточительством.

— Армия и флот уже не те, что были вначале, — напомнил мне Антоний. — Если бы мы использовали их раньше… — Он тяжело вздохнул. — Теперь все изменилось. Худшее преступление, что может совершить командир, это вступить в сегодняшнее сражение со вчерашними войсками.

— Да, конечно.

Надо полагаться на его опыт. Не стоит усугублять уже сделанные ошибки новыми.

— Если бы нам удалось увести большую часть флота в Египет и там перегруппироваться… — Антоний размышлял вслух. — Последователи Помпея проделывали такое не раз и не два.

Однако это означало потерю армии. И потерю инициативы: тот, кто бежит, превращается из охотника в добычу.

Об этом я предпочла умолчать.

— Итак, Египет станет ареной боевых действий, — вырвалось у меня.

Мне это не нравилось. Неужели Октавиан будет преследовать нас до наших берегов? Я не хотела, чтобы война перенеслась в мою страну. Чтобы не допустить такого поворота событий, Потин в свое время убил Помпея.

— Нет-нет, — поспешил разуверить меня Антоний. — В Египте мы лишь восстановим силы.

— А не лучше ли нам сразиться с врагом здесь, в Греции? — Я думала о том, как уберечь Египет. — Твоя армия цела, а Канидий — хороший полководец.

— Мы не можем сражаться, если они не нападут на нас. В лучшем случае мы сумеем уйти.

— Но зачем Октавиан привел сюда огромную армию, если не хочет сражаться?

— Порой случаются и более странные вещи.

Антоний встал, взял мои руки в свои и взглянул на меня так, как не смотрел очень давно.

Он засиделся у карт допоздна, и уже миновала полночь. Лагерь затих, как залегший в спячку зверь. Антоний задул лампы и увлек меня в спальное помещение шатра. Уже возле кровати он взял мое лицо в ладони и прошептал:

— Прости, что я не уделял тебе достаточно внимания, моя самая драгоценная…

— Союзница? — Я не удержалась от шутки.

— Не смешно. — Антоний наклонился и поцеловал меня.

— Не смешно, — согласилась я, обвивая руками его шею. — Прости меня.

— Похоже, нам обоим есть что прощать, — промолвил он, увлекая меня на постель.

Доверительный разговор после долгого молчания, объятия после долгого воздержания — все было так неожиданно. Антоний казался новым человеком, которого я должна узнавать заново.

И вот пришло время военного совета, чтобы согласовать общую позицию перед началом действий. Каждый должен был четко представлять себе и собственную задачу, и общую стратегию, что не так просто, как может показаться. Среди командиров сохранялись глубокие разногласия относительно наших действий. Все сходились лишь на том, что оставаться и дальше в этом проклятом месте, ничего не предпринимая, недопустимо. В данных обстоятельствах армия и флот стали обузой: они слишком велики, чтобы просто бросить их здесь, но слишком слабы, чтобы положиться на них в деле спасения. Главный вопрос заключался в том, что именно, армия или флот, находится в худшем состоянии.

За раскладным столом сидели четыре флотоводца: видавшие виды Соссий и Публикола и менее опытные Инстий и Октавий (не лучшее имя для нашего лагеря). Сухопутные силы представляли наш лучший полководец Канидий и Деллий. Жара не ослабевала, а с нею болезни и истощение. В душном помещении вились тучи насекомых. Они нагло садились на разложенные Антонием карты, словно предвкушали, сколько трупов им на поживу останется в этих местах.