Я последовала за ним по узкой тропинке через лес к источнику, который мы называли Зеленым Ключом, — это был поток воды, весело пузырящийся по бледному серпантину в небольшом тенистом углублении, чаше из мха. Мы склонились над ним, ополоснули лица и напились, с облегчением выдыхая. Джейми зачерпнул воды ладошкой и плеснул под рубашку, закрыв глаза от удовольствия. Я засмеялась над ним, но отколола свою пропитанную потом косынку и опустила ее в источник, чтобы протереть шею и руки.

Прогулка к ручью прервала нашу беседу, и я не знала, стоит ли вообще ее возобновлять. Вместо этого я тихо села в тенек, обхватила руками колени и погрузила стопы в мягкий мох.

Джейми, кажется, тоже не испытывал необходимости в словах. Он прилег, прислонившись спиной к камню, влажная ткань рубахи прилипла к его груди. Мы молчали, прислушиваясь к лесу.

Я не находила, что сказать, но не перестала думать о разговоре. Странным образом я понимала, что имела в виду бабуля Макнаб, хотя, кажется, и не была полностью с ней согласна. Я больше думала о том, что Джейми сказал насчет мужской ответственности. Было ли это правдой? Может, и было — прежде я никогда не смотрела на дело в таком свете. Это правда, что за ним как за каменной стеной — не только я и наша семья, но и арендаторы тоже. Значит, именно так ему это удавалось? Он «очерчивал границы и боролся с теми, кто их переходил»? Видимо, да.

Между ним и мной были границы, которые нельзя нарушать, я могла бы начертить их во мхе. Это, конечно, не значило, что мы не пересекали эти границы, — мы делали это, часто с разными результатами. У меня были собственные средства защиты и инструменты давления. И только раз, очень давно, он наказал меня за переход его границ. Видел ли он этот инцидент как необходимую жестокость? Видимо, да, именно это он и пытался мне сказать. Но его мысли бежали по своей собственной колее, отличной от моей.

— Это так странно, — сказал он задумчиво. — Лаогера постоянно выводила меня из себя, но мне ни разу не пришло в голову ее выпороть.

— О, как неосмотрительно с твоей стороны, — сказала я, резко подобравшись. Мне не нравилось, когда он упоминал о Лаогере, независимо от контекста.

— Так и есть, — ответил он серьезно, не заметив моего сарказма. — Думаю, она слишком мало меня волновала: мне это даже в голову не приходило, не говоря уж о том, чтобы взяться за дело.

— Она слишком мало тебя волновала, чтобы ее бить? Ну не счастливица ли?

Он уловил раздражение в моем голосе и сузил глаза, пристально глядя на меня.

— Не чтобы причинить ей боль, — сказал он. Ему в голову пришла какая-то мысль, я увидела, как она скользнула по его лицу.

Джейми слегка улыбнулся, поднялся и подошел ко мне. Потом он наклонился, поднял меня на ноги, осторожно перехватил запястье и, подняв его над моей головой, пригвоздил мою руку к еловому стволу, под которым я сидела, вынуждая меня прижаться к дереву спиной.

— Не для того, чтобы причинить ей боль, — повторил он вкрадчиво. — Чтобы сделать ее моей. Я не хотел владеть ею. Тобой, mo nighean donn, — тобой я хочу владеть.

— Владеть мной? — сказала я. — И что ты под этим подразумеваешь?

— То, что сказал. — В его глазах по-прежнему искрился смех, но голос был серьезным. Ты моя, саксоночка. И я бы сделал что угодно, чтобы в этом не осталось сомнений.

— Вот как. Включая побои на регулярной основе?

— Нет, этого бы я делать не стал. — Он приподнял угол рта, и его хватка на моем запястье стала крепче. Его глубокие голубые глаза были в дюйме от моих. — Мне не нужно было этого делать — потому что я мог бы, саксоночка, и ты это прекрасно знаешь.

Я инстинктивно попыталась вырвать у него руку. Мне живо вспомнилась та ночь в Дунсбери — как я боролась с ним изо всех сил, но борьба моя была тщетной. Ужасающее чувство быть распятой на кровати, беспомощной, беззащитной, осознавая, что он может сделать со мной что угодно — и сделает.

Я начала дико извиваться, пытаясь избавиться одновременно от его хватки и от собственных воспоминаний, вернувшихся ко мне так живо. Мне не удалось освободиться, но я повернула запястье и впилась ногтями в его руку. Джейми не дернулся и не отвел взгляд. Другой рукой он легонько коснулся меня, проведя пальцами по мочке уха, но этого было достаточно. Он мог трогать меня в любом месте и любым способом.

Очевидно, женщины способны одновременно думать и испытывать сексуальное возбуждение, потому что именно это со мной и происходило. Мой мозг был занят возмущенной критикой самых разных вещей, включая по крайней мере половину из тех, что он упомянул за последние пару минут. В то же самое время один конец моего спинного мозга не просто испытывал безумное возбуждение от мысли о физическом обладании, но заставлял мои колени подгибаться от желания, а бедра подаваться вперед, ему навстречу.

Джейми по-прежнему игнорировал впившиеся в его кожу ногти. Он взял мою вторую руку своей свободной рукой, прежде чем я что-нибудь вытворю, переплел свои пальцы с моими и, крепко сжав, опустил ее вниз, совершенно лишая меня свободы действий.

— Если ты попросишь меня отпустить тебя, саксоночка, — прошептал он, — думаешь, я это сделаю?

Я сделала глубокий вдох — достаточно глубокий, чтобы моя грудь коснулась его груди. Он стоял очень близко, и внезапно меня посетило озарение, я поняла. Я стояла неподвижно, спокойно дыша, глядя ему в глаза, и чувствовала, как тает мое смятение, превращаясь в убежденность, глубокое теплое чувство внизу живота.

Мне показалось, что мое тело качнулось ему навстречу в ответ, — так и было. Его тело тоже инстинктивно двинулось ко мне. Пульсирующая вена у него на шее вторила ритму на моем запястье; его тело следовало за моим, едва касаясь, шевелясь не больше, чем листья, трепетавшие на ветру над нашими головами.

— Я не стала бы просить, — прошептала я. — Я бы сказала тебе. И ты бы это сделал. Ты бы сделал, как я сказала.

— Сделал бы? — Он по-прежнему крепко сжимал мое запястье, а лицо было так близко к моему, что я скорее почувствовала его улыбку, чем увидела.

— Да, — сказала я. Я перестала вырывать сжатое запястье. Вместо этого я потянула вторую руку — он не препятствовал мне