Столь одностороннее выступление за поражение России как «наименьшее зло» позднейшим ленинским интерпретаторам представлялось «необычайным для человека, которого никакая интеллектуальная необходимость не заставляла предпочесть одну группу „империалистов“ другой»[1738]. Оно доказывает, однако, что за этой идеологически необъяснимой установкой скрывались не интеллектуальные аргументы, а голая целесообразность исполнения «обязанностей» (о которых Ленин писал Шляпникову). Той же целесообразностью определялся ленинский призыв к беспощадной борьбе российских социал-демократов против собственного государства и собственной армии (п. 7). Их лозунгом должна была стать «всесторонняя, распространяющаяся и на войско и на театр военных действий, пропаганда социалистической революции и необходимости направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран». Для такой пропаганды на всех языках надлежало, во-первых, организовать нелегальные ячейки и группы в войсках всех наций, а во-вторых, призывать, в качестве ближайшего лозунга, к провозглашению немецкой, польской, русской и т. д. республик и превращению отдельных европейских государств в республиканские Соединенные Штаты Европы[1739]. На третьем месте стояла борьба в особенности с царской монархией и великорусским, панславистским шовинизмом, проповедь революции в России, а также освобождения и самоопределения угнетенных народов Российской империи, с ближайшими лозунгами демократической республики, конфискации помещичьих земель и 8-часового рабочего дня[1740].

В своем бернском военном манифесте Ленин явно увлекся программой общеевропейской революции, опасно выходившей за пределы порученного ему революционизирования собственной страны. Правда, в листовках, предназначенных для распространения в России, он держался в заданных рамках. Их главная установка сводилась к тому, что «враг — царизм, а не немец»[1741], и эта установка определила всю пропагандистскую деятельность большевиков внутри России. Но бернские рассуждения Ленина о неискренней, грабительской политике центральных держав и призыв к преобразованию последних в республики могли вызвать в Берлине и Вене если не недовольство и неодобрение, то, по крайней мере, вопросы. И это стало для него проблемой, когда в руководстве германского ВК произошли перемены и с середины сентября 1914 г. ответственность за основные направления разведывательной работы принял на себя начальник Генштаба, непричастный к возникновению деструктивной антироссийской политики и не склонный к сотрудничеству с врагами монархии.

Ленин немедленно разослал «Тезисы» в страны, где активно действовали русские колонии с большевистским потенциалом. Швейцарские социал-демократы передали их участникам итало-швейцарской конференции в Лугано (27 сентября 1914 г.), а присутствовавшие на бернском совещании приезжие из России доставили их в Петроград с поручением на основании данного манифеста развернуть в собственной стране мощное антивоенное движение. Выполнение этого поручения, которое игнорировало местную обстановку, встретило значительные практические препятствия и повлекло за собой ликвидацию последних легально работавших сил большевистской партии в России[1742].

В то время как уполномоченные товарищи в тяжелейших условиях конспиративно вели в России подготовку к скоординированному развертыванию широкого антивоенного движения, Ленин в Берне, пользуясь актуальной литературой из богатых фондов городской библиотеки, погрузился в решение очередных задач. Он собрал вокруг себя преданных соратников, опытных в обслуживании разведок центральных держав, остальных направил в другие нейтральные страны: А. М. Коллонтай работала в норвежской столице Христиании, предпринимая поездки в США с информационными и пропагандистскими целями; А. Г. Шляпников поселился в Стокгольме, откуда мог нелегально наведываться в Россию, а осенью 1915 г. — при мягком пограничном режиме, обеспеченном М. Д. Бонч-Бруевичем как начальником штаба 6-й армии, — съездил в Петроград для воссоздания Русского бюро ЦК, которым и руководил с сентября. К Ленину в Швейцарию из Кракова, вслед за Зиновьевым, перебрались С. Ю. Багоцкий и, весной 1915 г., австрийский подданный Я. С. Фюрстенберг-Ганецкий. Из Германии явился, к примеру, К. Б. Радек, который, несмотря на то что, будучи австрийским подданным, подлежал призыву в армию и в Германии[1743], после начала войны переехал из Бремена в Берлин, а уже из Берлина в Берн, куда прибыл через несколько дней после Ленина. Радек вовсе не пробрался в Швейцарию нелегально, дабы избежать призыва[1744], подобно немецкому коммунисту и противнику войны Паулю Леви. В первый военный месяц он даже читал немецким рабочим в столице Германской империи «лекции по истории английского империализма»![1745] Возможно, задание вести антианглийскую пропаганду освободило австрийца от воинской обязанности. Спецслужбы центральных держав, по-видимому, сочли, что как пропагандист он им полезнее, чем как солдат[1746]. В начале 1915 г. Радек прочно осел в Берне, где Г. Л. Шкловский официально принял его вместе с Зиновьевым на работу в свою химическую лабораторию, которая, между прочим, изготавливала химические чернила для писем в Россию. Замечание меньшевика Оскара Блюма, что жизнь в Швейцарии была для Радека «нелегкой» и о нем заботилась «пара польских друзей»[1747], в первой своей части, вероятно, вызвано нарочито пролетарским образом жизни Радека, а во второй — относится к финансовым вливаниям от Фюрстенберга-Ганецкого, который, однако, входил в число его предполагаемых «спонсоров»[1748] не в частном порядке, а в качестве представителя разведок центральных держав в Швейцарии. Как минимум с весны 1915 г. Радек, по собственным словам, находился в «ежедневном общении» с Лениным, вел с ним «обмен мнениями» и признал большевиков «единственной революционной партией в России» — условие для регулярного подкармливания из бюджета разведок. Среди хорошо информированных меньшевиков в Швейцарии он с тех пор прослыл одним из «ленинских каналов или инструментов», притом, по их мнению, Радек, в отличие от многих других, не обладал характером и «необходимым нравственным стержнем», чтобы не склоняться безвольно перед ленинскими «азиатскими демонстрациями силы»[1749].