Людовик XVI и его семья оставались в Версале. 5 октября процессия из пяти тысяч женщин (и мужчин, переодетых женщинами – они слепо верили, что король не прикажет охранявшим дворец солдатам стрелять в женщин) прошли десять миль от Парижа и вторглись на территорию дворца, построенного Королем-Солнце, а на следующий день заставили королевскую семью вернуться вместе с ними в Париж. Семья была доставлена во дворец Тюильри, где она находилась под домашним арестом (им даже разрешались утренние прогулки на экипаже в городском парке). Там они провели девять месяцев, пока лидеры Национального собрания, большую часть которых составляли интеллектуалы и юристы, а также несколько дворян, пытались придумать новую форму конституционной монархии и при этом старались поддерживать порядок во время проведения реформ. Пока они работали до весны 1791 года (через двадцать четыре месяца после сбора Генеральных штатов и двадцать два месяца после штурма Бастилии), Францией правило Национальное собрание во главе с монархистским большинством, которое возглавлял Мирабо.

Вечером 25 марта 1791 года Мирабо пригласил к себе домой двух танцовщиц из оперы, с которыми провел ночь, а затем внезапно заболел и через восемь дней умер. Этой смертью устранялась фигура, чья политическая репутация и мастерство оратора могли обеспечить страну конституционной монархией. Но даже без него 3 мая Национальное собрание объявило о создании новой конституции, которая устанавливала конституционную монархию. Теперь монарх должен был именоваться королем французов, а не королем Франции, однако Франция оставалась монархической, а власть переходила в руки политиков-буржуа.

20 июня Людовик и Мария Анутанетта своим недальновидным поступком спровоцировали личную и политическую катастрофу. Им удалось бежать из Тюильри, переодевшись слугами. Король и королева бежали из Парижа вместе со детьми и направились к западной границе, где находились Австрийские Нидерланды. Королевский экипаж двигался со скоростью всего семь миль в час, поскольку королева настояла на том, чтобы вся семья была вместе в одной большой и очень тяжелой карете. Решив, что им уже ничего не угрожает, они остановились на ночь в Варенне, всего в нескольких милях от границы. Там неуклюжую фигуру, одетую в бутылочно-зеленый камзол и лакейскую шляпу, опознали, задержали и с позором доставили обратно в Париж.

Провал попытки побега в Варенн выбил почву из-под ног у короля. Он также дискредитировал лидеров Национального собрания, которые вели с Людовиком переговоры о создании новой формы монархии, и которые теперь чувствовали себя преданными. Многие зарубежные лидеры также проклинали Людовика. До его побега и ареста в Варенне Екатерина относилась в нему как к человеку слабому, но свободному в своих поступках. Однако после того как короля привезли обратно в Париж, словно животное в клетке, иллюзия свободы рассеялась. «Боюсь, что самым большим препятствием в побеге короля был сам король, – сказала Екатерина. – Зная своего мужа, королева не оставила его. И она была права, хотя это еще больше усложнило ситуацию».

Неудавшийся побег спровоцировал повсеместные разговоры о необходимости спасти монарха и его семью. До конца июня брат Марии Антуанетты, новый император Леопольд II Австрийский, призывал всех правителей Европы помочь восстановить во Франции монархию. Леопольд, унаследовавший престол от своего старшего брата Иосифа II, правил всего один год. Его призыв был неискренним, скорее, даже лживым, поскольку в тот момент он не имел никаких намерений возглавить или даже участвовать в про-французской военной операции. Но тревога Леопольда привела его к встрече с королем Фридрихом Вильгельмом Прусским на курорте в Пильнице, в Саксонии. К двум монархам присоединился самонадеянный брат Людовика XVI, граф Артуа, который прибыл без приглашения и потребовал немедленного вмешательства.

Декларация, подписанная в Пильнице 27 августа 1791 года, утихомирила графа Артуа. В ней были изложены аргументы Леопольда о том, что судьба французской монархии «представляла для всех интерес», кроме того, она призывала других европейских монархов помочь в принятии «самых эффективных мер по возведению короля Франции на трон». Никаких конкретных шагов не предлагалось. Леопольд был осторожен, поскольку в унаследованной от брата империи Нидерланды находились на грани переворота, да и в остальных ее частях было неспокойно. В то же самое время он не мог игнорировать то плачевное положение, в котором оказались его сестра и зять, пребывавшие в тот момент в Париже. Он понимал, что теперь они оба находились в серьезной опасности. С другой стороны, Леопольд переживал, что военное вмешательство, на котором так настаивал Артуа, подвергло бы жизнь его сестры еще большему риску. В конечном счете, Леопольд принял решение, что он может выступить против Франции только в союзе с другими державами, поскольку знал – в таком случае он обезопасит себя. Следовательно, Пильницкая декларация позволяла Австрии не предпринимать никаких активных мер. По сути, она не решила ничего, но зато вызвала сильное недовольство Национального собрания, и восемь месяцев спустя в апреле 1792 года Франция объявила войну Австрии. К тому времени Леопольда, внезапно умершего в марте того же года, сменил его неопытный, двадцатичетырехлетний сын, Франциск II.

События первых двух лет Французской революции – с весны 1789 года до лета 1791 года – свободно освещались в русской прессе. На новости из Франции не накладывалось никакой цензуры, как и на новости о только что возникших Соединенных Штатах Америки, создавших свою республиканскую конституцию и обнародовавших ее. Созыв Генеральных штатов, декларация третьего сословия, формирование Национальной ассамблеи, штурм Бастилии, отмена привилегий для дворянства, Декларация прав человека – все это полностью публиковалось в переводе на русский в «Санкт-Петербургской газете» и «Московской газете». По словам Филиппа де Сегюра, падение Бастилии вызвало в России большой энтузиазм: «Французы, русские, датчане, немцы, англичане и голландцы… все поздравляли и обнимали друг друга на улицах».

Когда третье сословие создало Национальное собрание и Екатерина поняла, что к крестьянам и буржуа присоединились дворяне, желавшие дать им политические и социальные привилегии, которыми обладали сами, она была потрясена. «Не могу поверить, что сапожники и башмачники обладают талантом руководить правительством и принимать законы», – писала она Гримму. Через несколько недель на смену ее удивлению пришла тревога. «Это сущая анархия! – восклицала она в сентябре 1789 года. – Они способны повесить своего короля на фонарном столбе!» Особенно ее волновала судьба Марии Антуанетты: «Помимо всего, я надеюсь, что положение королевы будет под стать моему живейшему интересу к ней. Мужество восторжествует над всеми угрозами. Я люблю ее как мою дорогую сестру моего лучшего друга Иосифа II и восхищаюсь ее смелостью… Она может быть уверена, что, если ей понадобится моя помощь, я выполню свой долг». Но пока Россия вела войну на двух фронтах: на юге – против Турции, и на Балтике – против Швеции, она не могла исполнить своей «долг», однако могла интерпретировать это понятие.

К октябрю 1789 года Екатерина поняла, что во Франции