произошла настоящая революция, угрожающая монархии всей Европы. Это поставило ее в сложное положение в отношении Филиппа де Сегюра. Когда через четыре года службы в России в качестве посла он явился к императрице, чтобы проститься, Екатерина передала ему дружественное послание для его короля, а также дала несколько личных советов:

«Мне грустно, что вы уезжаете. Было бы лучше, если бы вы остались здесь со мной, а не бросались бы в пучину, которая может оказаться гораздо глубже, чем вы думаете. Ваши познания в новой философии, ваша страсть к свободе, возможно, приведут к тому, что вы примкнете к популярной партии. Мне будет жаль, потому что я останусь аристократкой. Это мое métier[13]. Помните, когда вы приедете во Францию, то обнаружите, что она охвачена сильной лихорадкой и очень больна».

Сегюр, не менее огорченный разлукой, ответил: «Я тоже боюсь этого, мадам, но именно поэтому считаю своим долгом вернуться». Когда Екатерина пригласила его остаться на обед и оказала ему невероятно теплый прием, расставание стало особенно трудным. «Когда я уходил, то думал, что это лишь временный отъезд, – писал Сегюр в одном из своих писем. – Отъезд был бы намного более болезненным, если бы я знал, что вижу ее в последний раз».

Комментарии Екатерины по поводу событий во Франции стали особенно едкими. Национальное собрание было «гидрой с двенадцатью головами». О новых политических фигурах в правительстве она говорила, что они «всего лишь люди, запустившие механизм, управлять которым у них нет таланта… Франция – жертва толпы адвокатов, глупцов, выдающих себя за философов, мошенников, молодых хлыщей, лишенных начисто здравого смысла, марионеток горстки бандитов, которые не заслужили даже звания знаменитых разбойников». Ее стремление защитить монархию исходили из веры в необходимость эффективной администрации и в сохранении общественного порядка. «Велите тысяче человек составить письмо, позвольте им спорить по поводу каждой фразы и посмотрите, сколько на это уйдет времени и что вы получите». Она с сожалением наблюдала за тем, как разрушался порядок и над Францией нависала угроза анархии, поскольку сама кое-что знала об анархии – она видела ее плоды во времена восстания Пугачева.

Екатерина не могла поддержать свои взгляды военными действиями на территории страны, находившейся через половину Европейского континента от России, но еще до побега королевской семьи в Варенне, она старалась предпринять некоторые меры. Екатерина сообщила своим послам в Швеции о своем желании, чтобы монархи Европы озаботились бы судьбой Франции. Она писала, что речь шла не только о разрушительном влиянии революции, речь также шла о том, что Франция должна восстановить свои позиции и таким образом укрепить баланс сил в Европе. Зная Густава III Шведского, вечно ищущего славы и желавшего возглавить монархический крестовый поход против Французской революции, Екатерина выбрала в союзники именно его. В октябре 1791 года всего через год после окончания короткой, бессмысленной войны на Балтике между Россией и Швецией, Екатерина предложила Густаву субсидировать его армию из двенадцати тысяч солдат, чтобы они вторглись во Францию. Датой обсуждаемой операции должна была стать весна 1792 года.

Жестокие события в Швеции помешали этому военному мероприятию. 5 марта 1792 года Густав III получил ранение в спину во время маскарада в Стокгольме; он умер к концу месяца. Хотя убийцей был шведский аристократ и покушение связывали со шведской политикой, Екатерина немедленно увидела в этом отголоски волны антимонархического насилия. Полиция доносила о том, что французский агент был послан в Санкт-Петербург, чтобы убить императрицу, и что некоторые гвардейцы в Зимнем дворце подкуплены. Никаких дальнейших разговоров о вторжении шведских солдат во Францию больше не велось.

Весной 1792 года Екатерина сделала достоянием общественности десятистраничный меморандум, в котором предлагались меры по подавлению анархии во Франции и восстановлению монархии, чтобы вернуть Францию на путь безмятежности и величия. Екатерина начинала с того, что заявила: «Дело короля Франции является делом всех королей… Все работы [французского] Национального собрания были посвящены уничтожению монархии, которая существовала во Франции уже тысячу лет. [Сейчас] Европа заинтересована в том, чтобы Франция вновь заняла место, достойное великого королевства». По поводу того, как это может быть достигнуто, она говорила: «Войска из десяти тысяч человек достаточно, чтобы пройти из одного конца Франции в другой… Возможно, стоит оплатить услуги наемников – лучше всего швейцарцев, а остальных взять у немецких принцев. С такими силами мы сможем вырвать Францию из рук бандитов, восстановить монархию, изгнать самозванцев, наказать мошенников и освободить королевство от угнетения». После реставрации императрица советовала не прибегать к массовым репрессиям. «Некоторых рьяных революционеров нужно будет наказать, но амнистировать тех, кто подчинится и снова станет верным подданным». Она считала, что многие из делегатов Национального собрания приняли бы прощение, осознав, что «они вышли за пределы своих полномочий, ибо их избиратели не требовали уничтожить монархию и уж тем более христианскую веру». Она продолжала, что для восстановления королевства было бы важно, чтобы все три сословия: духовенство, дворяне и простолюдины сосуществовали в мире. Церкви необходимо вернуть отнятую у нее собственность, дворянство вновь должно получить свои привилегии, а популярные и справедливые требования свобод «могут быть удовлетворены хорошими и справедливыми законами». Прежде всего, писала Екатерина, королевская семья должна быть освобождена. «По мере продвижения войск, принцы и войска должны сосредоточиться на самой главной задачи: освобождении короля и королевской семьи из рук парижан».

Этот документ, написанный за месяц до сентябрьской резни, формального освобождения Франции от монархии и обезглавливания короля, был беспомощным и наивным; Екатерина абсолютно не понимала, как изменилась жизнь французов в политическом, экономическом, социальном и психологическом аспектах. Пока Екатерина составляла этот документ, радикальные настроения во Франции продолжали набирать обороты. Клуб якобинцев, имевший огромную популярность в Париже, стал распространять свое влияние по всей стране, а также принимать новых членов. Встречи проходили в бывшем конвенте якобинцев на улице Сент-Оноре. Сначала клуб играл важную роль в революции – здесь зачитывались и обсуждались реформы, в которых нуждалась страна; затем он превратился в арену сражений радикальных мыслей, яростных речей и требований решительных действий. Его лидеры – Жорж Дантон, Жан Поль Марат и Максимилиан Робеспьер – достигли вершин политического влияния в стране. К лету 1792 года Парижская коммуна – новое муниципальное правительство, поддерживаемое санклютами, простыми горожанами, «которые не носили красивые бриджи», – захватила власть над городом. Дантон, новый тридцатилетний министр юстиции, решил, что теперь он отвечает за судьбу королевской семьи в Тюильри.

10 августа толпа, собранная коммуной, штурмовала дворец Тюильри. Шестьсот швейцарских гвардейцев, защищали королевскую семью, пока король, желая предотвратить кровопролитие, не приказал им сдаться. Швейцарцы подчинились, их захватили в плен, а затем убили. Толпа ворвалась в покои короля. Король, его жена