И вот однажды в помутившихся глазах у Бранческо Теккинора начались такие чудеса, о которых он старательно помалкивал, чтоб не списали на берег. Иногда по ночам перед ним пролетал Морской дьявол – двухтонная туша, который вообще-то обитал в тропических водах, чаще всего в глубинах Индийского океана, и потому не мог вынырнуть по курсу корабля, находящегося на три тысячи миль от мест обитания Морского дьявола. А он, подлец, выныривал и даже умудрялся пролетать над капитанским мостиком. Треугольная форма Морского дьявола – мокрая, облитая луной или присыпанная звёздным отражением, была похожа на серебрящийся боевой истребитель, собирающийся сбросить бомбу на палубу лайнера. И тогда – в эти несколько секунд, пока продолжалось видение, – торжество в душе у капитана сменялось такою паникой, что он готов был объявлять тревогу на корабле и срочно связываться с военно-воздушными силами своей страны.

Утром, приходя в себя в своей каюте, Бранческо думал: «Пора с этим заканчивать, а то погубишь лайнер, команду и себя!» Опытный Бранческо прекрасно знал, что у капитанов иногда развивается редкая форма помутнения рассудка – возникает жгучее желание отомстить белому киту, морскому дьяволу или ещё какому-нибудь чудищу. «Всё! Всё! – говорил он себе, похмеляясь и приободряясь. – Последний стаканчик!»

Адвокат, исходя из этого чистосердечного признания, заявлял:

– Воля капитана была ослаблена последним стаканчиком, в результате чего он поддался чужому влиянию. Гипнозу, проще говоря. И потому отклонился от курса.

– Гипноз? На таком расстоянии? – изумлялась сторона обвинения. – Не может быть!

– Это зависит от источника гипноза, – утверждала сторона защиты. – А источник нам неизвестен. Имеются только предположения. Это некий Златоуст, русский человек, оказавшийся в наших водах на необитаемом острове.

– Во всех наших бедах виноваты русские! – говорила сторона обвинения. – Это проще простого…

– Точно так же, как в русских бедах виноваты мы, заморские враги, простите за выражение, – отвечала сторона защиты.

Предоставили слово самому капитану. И вот что он рассказал.

2

Океанский лайнер всё больше отклонялся от курса. Капитан не мог это не видеть, но почему-то не исправлял ошибку рулевого. Более того, он приказал «так держать!» Старший помощник капитана попробовал, было, напомнить о маршруте и неустойках, которые грозят… Но капитан тут же напомнил ему, кто командует лайнером и кто несёт ответственность. И тридцатилетний Вестимо Никастару благоразумно замолк, искоса поглядывая на капитана, который был трезвый с утра, но вёл себя, как человек, изрядно клюкнувший. Более того, было заметно, что ведёт он себя как больной, возбуждённый чем-то или кем-то. Капитан поминутно брал бинокль и что-то высматривал в пустыне тропического океана. И высмотрел, наконец.

Можно представить себе глаза Теккиноры, когда он, средь бела дня находясь на капитанском мостике, увидел в бинокль такую картинку: железнодорожный состав, похожий на гигантскую гусеницу или разорванную гармонь, лежал на диком острове, среди буйных поломанных зарослей. Капитан обалдело встряхнул головой – глазам не поверил. «Вчера был опять перебор с этим проклятым последним стаканчиком!» – вспомнил капитан и подозвал старшего помощника.

– Вестимо! Ну-ка, посмотри, что там?

У старшего помощника были тонкие белые пальцы, напоминающие пальцы девушки-скрипачки. Послушно взяв бинокль, Никастару пошарил окулярами по берегу – слева по курсу, мили полторы.

– Какие-то люди, – взволнованно сказал он. – Бегают, машут руками.

– И всё? – недоверчиво спросил Бранческо. – А как насчёт поезда?

Старший помощник в недоумении уставился на него.

– Вы о чём, капитан? Теккинора усмехнулся.

– Я пошутил. Давай сюда…

Когда он снова посмотрел в бинокль – никакого железнодорожного состава не было на берегу, над которым стекловидно подрагивал разогретый полуденный воздух. «Мираж? – опуская бинокль, задумался капитан. – Или что это было?.. И что мне делать с этими людьми, которые там бегают, зовут на помощь? Это, конечно, дело не моё, но всё-таки…»

Огромный пассажирский лайнер, доверенный Бранческо Теккинора, «стоял на линии», как тут принято говорить, – совершал постоянные и длительные рейсы по заранее объявленному расписанию. Перед этим суперсовременным лайнером снимали шляпу всякие мелкие трампы, так называемые «бродяги», которые были на побегушках между разными портами, и расписание этих «бродяг» всегда зависело от наличия партии груза.

Испытывая странное волнение, Теккинора снова отдал бинокль старшему помощнику, словно бы не доверяя сам себе.

– Ну и что они там? Бегают? Или тоже исчезли?

– Куда они исчезнут? Бегают по острову, руками машут.

А остров на карте помечен как необитаемый. Откуда они там?

– Ну и что будем делать, Вестимо?

– Вы капитан, вам решать.

И снова странное какое-то волнение охватило душу капитана. И волнение это перерастало в слепое раздражение. Бранческо посмотрел на пальцы помощника – нежные пальцы девуши-скрипачки – и раздражённо подумал, что Вестимо никогда в своей жизни не сможет принять ни одного серьёзного решения; он будет всё время в сторонке стоять и на скрипке играть – с такими изнеженными пальцами.

– Если взять во внимание судовую инструкцию, – пробормотал капитан, – мы не должны от курса отклоняться. Но есть ещё и кодекс морской чести, есть ещё и совесть, чёрт возьми!.. Правильно я рассуждаю, Вестимо?

– Логично, – согласился старший помощник, украдкой присматриваясь к капитану, глаза которого блестели после принятия очередного стаканчика.

Ещё немного посомневавшись, Бранческо приказал застопорить машины, хотя он делал это – как утверждал позднее – помимо доброй воли. Мощные дизели, неожиданно сбитые с полного хода, недовольно заурчали в утробе лайнера, как разгорячённые зверюги в норах. Крики чаек сделались слышны. Вода, охлаждающая моторы, звонкими свёрлами засверлилась в бортовых отверстиях, выбегая наружу.

С верхней палубы поднялся вертолёт, сверкая стеклянным колпаком, похожим на голову стрекозы. С легким наклоном – по кривой дуге – вертолёт умчался в сторону острова, там покружил, роняя крестообразные тени на воду, на землю; потрещал в тишине раскалённого полдня и возвратился, не отыскав ни малейшей возможности где-нибудь приземлиться – кругом были обрывы, скалы, россыпи гранитных останцев.

Кажется, на этом можно было бы и успокоиться: невозможно приземлиться, так что же тут поделаешь? Значит, не судьба. Правда, были шлюпки, но это уже дело такое тягомотное, кучу времени потратишь, из графика выбьешься так, что потом неустойку платить придётся пассажирам, опоздавшим в порт. И тем не менее, Бранческо – опять как будто помимо воли – отдал приказ:

– Шлюпки на воду! – повелел он, давя на басы.

Вахтенные, одетые в спасательные жилеты, забегали, засуетились на палубах. Лебёдки заскрипели и заржавлено запели – после долгого молчания. Шлюпки – с левого борта и с правого – наперегонки пошли снижаться к синевато-солнечной ласковой воде, в глубине которой смоляными поленьями плавали жирные рыбины, до того непуганые, что даже плавником не шевельнули, когда тень от шлюпки накрыла солнце, рваными блинами пекущееся на воде.