3

Ошеломлённый этим рассказом бродяги, профессор Психофилософский пошёл в кабину поезда, сияя как мальчик, которому вручили хорошую любимую игрушку.

– Командир! – сказал он, опираясь на самодельную тросточку. – Ты давеча мне говорил про генерала Надмирского.

– Ну, говорил. И что?

– Жалко, что он с нами не поехал.

– Клим Нефёдыч, ты что-то загадками заговорил.

– Я вам скажу разгадку – не поверите.

– Ну, постой пока, не говори. Мы совершаем серьёзный маневр. Черномазый кочегар, стоящий поодаль, подмигнул профессору и прошептал на ухо:

– На таких маневрах наш ямщик на нервах.

Поезд-невидимка и в самом деле в эти минуты совершал какой-то фантастический кульбит. Поезд выходил из жуткого пике. И наконец-то вышел. И скоро стало видно: длинный, светлый «клюв» прожектора, уныло смотрящий вниз, понемногу начал кверху задираться – поезд неумолимо стремился к поверхности.

Тонкий слой земли впереди по курсу как-то странно, горячо заалел.

– Пожар там, что ли? – насторожился машинист.

– Не знаю, – ответил помощник. – Может, вулкан просыпается?

– Нет! – присмотревшись, с улыбкою воскликнул машинист: – Солнце!

– Неужели? Я не первые сто лет живу на свете, но такое чудо впервинку вижу!

– Я тоже, – веселея, признался машинист.

– И я, ребята, первый раз, ей-богу, – прошептал профессор. – Какое чудо, какая мощь!

Да, это было солнце, задремавшее на противоположной стороне земного шара. Мощными лучами пробивая граниты гор, золотое светило растекалось розовато-малиновым морем, волновалось румяным туманом и рассыпалось нежной подсолнечной пыльцой. Потом «разумный» поезд вылетел из-под земли, и в тот же миг все трое, кто был в кабине, почувствовали нежный лёгонький толчок – точно кто-то в спины подтолкнул. Покрутив головой, машинист посмотрел тревожными глазами. Что такое? И тут же он улыбнулся. Толчок этот был – толчок ускорения, вслед за которым к сердцебиению паровой машины и к посвисту первой турбины прибавилась тихая, но яростная песня второго реактивного двигателя.

– Ну, вот, – снимая белые перчатки, подытожил машинист. – Теперь, Клим Нефёдыч, можешь говорить, что там такое стряслось.

Профессор снял очки, и удивительно, даже смешно было видеть его глаза – вполне нормальные, а не разнокалиберные, какими казались они из-за разницы оптики. Взволнованно протерев старомодные свои окуляры, Клим Нефёдыч стал рассказывать о странном пассажире, который сто лет прожил в подземных странах, выучил язык ацтеков, инков, майя. Профессор вкратце пересказал всю историю бедного странника Галактикона Надмирского, много лет назад ушедшего в глубинные миры, а сегодня на ходу запрыгнувшего на подножку поезда.

После рассказа в кабине воцарилась тишина.

– Вот это история, – пробормотал машинист и, сам того не замечая, взял фляжку со спиртом – выпить хотел.

– Погоди! – сказал помощник, забирая фляжку. – Что дальше-то делать?

И опять в кабине повисла тишина.

– Клим Нефёдыч, – тихо попросил машинист, – не в службу, а в дружбу – приведи-ка сюда этого странника.

Уходя, профессор пообещал вернуться минут через пять, но не было его довольно долго.

– Ну, где он есть? – забеспокоился машинист. – Может быть, он вышел покурить с этим человеком из племени ацтеков? Или никакого человека не было? Может, просто наш профессор стал галлюцинировать? Перепады высоты, нервный стресс. Тут ещё не такое увидишь…

– Да, да, – согласился черномазый помощник. – У страха глаза – кулаки. Так настучат по башке, что не дай бог.

1

Вырвавшись из глубины Земли, поезд-невидимка, продолжая набирать высоту, начал подрагивать, как будто замерзая в холоде космических глубин. Стёкла вагонов покрывались кружевами изморози. В купе становилось прохладней. И повсюду словно барабашки завелись – расшалились кругом, раздурачились. Чемоданы и сумки сами собою вылезали из углов. Стакан с водою подползал к самому краю столика. Фужеры с вином на хрустальных ногах, подскакивая, падали, но не разбивались. Вопреки законам тяготения – стаканы с минералкой, фужеры или рюмки – медленно кружились кверху доньями, и содержимое из них не выливалось. И точно так же плавно плавали в воздухе шляпы, зонтики; туфли на высоких каблуках разгуливали под потолком. Предметы и вещи вполне комфортно чувствовали себя в этой необычной атмосфере.

Гораздо хуже дело обстояло с пассажирами: из некоторых, особенно из тех, кто не отличался здоровьем, содержимое не просто выливалось – фонтанировало. Да это, в общем, и не удивительно: в космонавты никто из них не готовился; никто даже не знал, что это такое – переход из условий гравитации к условиям невесомости. Именно это и происходило: у кого-то стало уши закладывать; у кого-то начались слуховые и зрительные галлюцинации, а кто-то всё острее ощущал нехватку кислорода.

Профессор Психофилософский оказался одним из немногих, кто совершенно спокойно переносил первые признаки невесомости. Более того: профессор стал переходить из вагона в вагон и помогать всем страждущим – клятва Гиппократа для него была священна.

Остановившись возле купе с табличкой «Алмазный король», профессор послушал сдавленные стоны, охи, ахи и чертыханья, долетавшие из-за двери.

– Позвольте? – постучавшись, спросил Клим Нефёдыч.

– Заходи, ять твою, – раненым зверем зарычал бледно-сизый алмазный король. – Дай воды, ять твою…

Клим Нефёдыч поморщился от такого королевского гостеприимства, но делать нечего – сам напросился. Прежде чем войти в купе, профессор посмотрел под ноги и поморщился – ковёр местами был облёван и странно поблёскивал, точно расшитый россыпью крупных и мелких алмазов…

– Держите. – Он протянул больному бутылочку с водой. Продолжая охать, ахать и матерно выражаться, алмазный король сделал пару глоточков. Вагон в эту минуту легонечко тряхнуло на воздушной кочке и страдальцу опять стало дурно. Он позеленел и неожиданно разразился потоком брани.

– Иди отсюда, трах-тах-тах! Чего, трах-тах-тах, зенки вылупил?

– У меня есть нашатырь, – невозмутимо сказал Клим Нефёдыч и вдруг поперхнулся, цепенея от того, что увидел.

Молодого короля стало рвать – алмазами.

Профессор видел камешки, тускло мерцающие на полу, слышал мелкий драгоценный перезвон – камешки десятками рассыпались по ковру, козявками катились под столик, под диван. Всё это профессор отчётливо видел, слышал, но отказывался верить.

«Галлюцинация? – лихорадочно соображал Клим Нефёдыч, на несколько мгновений крепко зажмуривая свои разнокалиберные глаза. – Галлюцинация, да, первые признаки невесомости. Организм сокращает потребление кислорода и возникает избыток гемоглобина, что приводит к понижению деятельности костного мозга. А ещё – скорей всего – повышается уровень железожлобина…»