Три астрогатора стояли на небольшом возвышении и всматривались в главный экран. Позади них были шесть аппаратов двухсторонней связи; у стереоскопических экранов сидели техники с наушниками. Каждый контролировал пятерку ракет, двигавшихся перед ним, как маленькие светящиеся линзы с именами пилотов. Эта связь позволяла контролировать движение ракет сквозь облака.

В микрофонах слышались отдельные слова. Полет проходил благополучно. Ракеты словно уменьшались, устремляясь вниз с трехсоткилометровой высоты. Над огромной белой равниной они перестали кружить и перестроились в клинья. Похожие издалека на черные иглы, ракеты двигались над спокойной волнистой поверхностью, приближаясь к собственным теням, которые то проваливались между облаками, то взмывали вверх. Развернувшись строем, они все больше отдалялись.

Я пристально вглядывался в экран и спиной чувствовал близость стоявших неподвижно, как и я, товарищей. Посредине белого облачного моря, залитого солнечным светом, покалывающим глаза, открылось пересеченное поперечными полосами более темное пространство. Первая пятерка ракет неслась к нему, опережаемая управляемой по радио большой ракетой. У противоположного края открывшегося пространства возвышалось кучевое облако, на солнце сверкавшее жидким серебром, в тени окрашенное в цвет размытого водой сланца. Ракеты клином врезались в него, пробили хрупкую гору и вырвались с другой стороны. Они понеслись дальше, как бы приседая на собственные тени. Я взглянул вверх; безветренное небо было черно и усеяно звездами. Когда я снова взглянул вниз, ведущая большая ракета уже исчезла из поля зрения, а первая стайка одноместных ракет как раз погружалась в тучи. Мгновение их металлические хребты темнели над белой пеной, словно рыбьи спины в горном потоке, потом еще очертания одной из них мелькнуло в плоской туче, и они все исчезли.

Вслед за ними низвергалась вниз очередная пятерка. Вдруг ветвистая молния пронзила тучи; в кабине рулевого управления воздух содрогнулся от единого сдавленного вздоха, и вновь воцарилась тишина. А первые пять ракет мчались дальше, распаляясь, как метеоры. Двигатели их еще работали, но на экранах уже начали темнеть имена пилотов:

БОРЕЛЬ, СЕНТ, АНТОНИАДИ, ИНГВАР, УТЕНЕУТ

Надписи угасали, словно свечи, задуваемые ветром, а то, что секунду назад было ракетами, несущими живых людей, осветило клубы туч блеском кипящего металла, словно огненная рука начертала путь пяти падающих звезд.

С момента первой вспышки до конца катастрофы прошло не более двух секунд. Мы стояли как громом пораженные; тишину нарушало только доносившееся из динамиков тиканье радарного сигнала с планеты. А к ней уже приближалось следующее звено ракет. Техники-связисты послали им приказ немедленно повернуть обратно, но ракеты не могли уменьшить скорость за малую долю секунды. Мы знали: прежде чем пилоты сумеют затормозить, они войдут в смертоносную зону. У центрального пульта находились два астрогатора – Гротриан и Пендергаст. Их руки одновременно потянулись к дезинтегратору.

Едва заметное движение, и «Гея» выбросит из своих недр каскад антипротонов, равный по силе солнечному протуберанцу; мощная лавина лучевой энергии уничтожит неведомую силу, которая погубила наших товарищей, – безотносительно к тому, что она собой представляет. Молниеносный, движущийся со скоростью света удар опередит ракеты и расчистит им путь, и когда они окажутся на месте катастрофы, там уже будет только пустота.

Произведенный выстрел приостановить будет уже невозможно. Восемьсот триллионов эргов энергии пробьют, как лист бумаги, атмосферу планеты и обрушатся на ее поверхность. От этого удара ничто не сможет устоять. Любая материя будет превращена в пламя, а энергия распада расплавит кору планеты.

Гротриан и Пендергаст одновременно протянули руки к выключателю дезинтегратора. Обе руки на секунду повисли в воздухе – астрогаторы посмотрели друг другу в глаза и замерли.

Выключатель остался в нулевой позиции. Пилоты пяти следующих ракет включили тормоза, и по огромным клубам пламени видно было, какие отчаянные усилия они прилагают, чтобы уменьшить скорость. Но одна за другой ракеты попадали в смертоносную зону и вспыхивали. Гибели избежала лишь последняя ракета этой пятерки: ее пилот нечеловеческим усилием сорвал предохранители и взмыл отвесно вверх с такой страшной быстротой, что исчез из наших глаз.

В тучах пылали четыре факела, четыре новые звезды падали вниз, и в мрачной бездне уже рассеивался огненный след их полета.

«Гея» начала медленно разворачиваться носом к диску планеты, а магниты втянули сквозь донные люки возвращающиеся ракеты. На экране был виден ангар ракетодрома; длинные носы ракет показывались из стальной глотки, а на щите автомата-распорядителя вспыхивали цифры: 17… 18… 19… После двадцатой ракеты наступил долгий перерыв. Из люков ракет, подтянутых на запасные пути, поспешно выбирались пилоты и, вместо того чтобы отправиться в верхние помещения, присоединялись к собравшимся на ракетодроме. Среди ожидавших появлялось все больше этих серебряных фигур. На автомате вспыхнула цифра 21, и кран перетащил на освободившиеся пути большую ракету, из которой не вышел никто: это была управляемая по радио ракета, несущая телевизионные «глаза». Несколько минут стояла мертвая тишина. Рычаги подъемников лежали неподвижно в гнездах, потом диск сигнального щита как бы с трудом перевернулся еще раз, на нем показалась цифра 22, и через открывшейся клапан была втянута последняя уцелевшая ракета. Вход в нее оставался закрытым. Механоавтоматы ухватили своими клещами запорный механизм люка в тот самый момент, когда меня вырвал из созерцания сигнал, вызывающий всех врачей на их места.

Операционный зал был залит светом. Шестеро астронавтов внесли на руках тело, плотно затянутое в резиновый кокон, и положили его на обогреваемую фарфоровую плиту.

Резцы инструментов вонзились в толстую эластичную резину. В разрезах сверкнул скафандр. Хрустнули спирали арматуры. Спустя несколько секунд мы увидели лицо Аметы.

Когда он сорвал предохранители и на страшной скорости вывел ракету отвесно ввысь, кровь, ставшая тяжелой как свинец, разрывая ткани, прилила к внутренним органам и к ногам. Он представлял собой одну трепещущую рану: уцелели лишь голова и руки – белые, без кровинки.

С первого взгляда я понял, что спасти его нельзя. Можно было либо сократить, либо продлить агонию. Мы немедленно приступили к работе. Были включены искусственные легкие и сердце, перевязаны все доступные лопнувшие сосуды, пущены в ход аппараты для переливания крови. Мы отбрасывали залитые кровью инструменты и брали новые, обмениваясь лишь отрывистыми словами. Однако удержать его в этом состоянии нельзя было больше пары минут. Зона поражения расширялась, шок охватывал жизненно важные органы. Речь шла уже не о спасении – это было невозможно, – а о том, чтобы привести Амету в сознание хотя бы на несколько минут, хотя бы на одну минуту, такую, за которую он мог бы выразить свою последнюю волю.

Поршни в прозрачных шприцах доходили до дна. Стимулирующая жидкость, нагнетаемая аппаратурой искусственного кровообращения, омывала трепещущее сердце. Дрожь пронизала тело Аметы, казалось, вот-вот он откроет глаза, но только глубже стали тени вокруг них, да громче заработал пульсомер – усиливалось кислородное голодание организма.