– Ни за что!

– А я говорю, сделаешь! И твой распрекрасный кавалер оплатит все расходы. Я его без штанов оставлю, а деньги из него выну.

Теа, зная мать, понимала: это не пустые слова. Начиная разговор, она надеялась, что уломает мать. На деле вышло наоборот; мать не просто пересилила ее, а загнала в угол, не оставив ни одного шанса на победу. Если бы она обратилась к отцу, он все бы решил иначе, помог бы ей, Теа не сомневалась в этом.

Но сейчас ей надо спасать его. Она отворила дверь в коридор. Длинный и тусклый, он был пуст. Там, в самом конце, Теа точно помнила, находился кабинет профессора Вилли Кеблера, куда ее водили на осмотр перед операцией. В презрительном взгляде профессора, брошенном на нее, она прочла пуританское осуждение и подумала еще, что грех, который он так осуждает, приносит ему и его клинике немалые барыши. На письменном столе профессора стоял телефон, наверняка прямой.

Кабинет, к счастью, не был заперт на ключ, и Теа, осторожно надавив на дверь, открыла ее. Сердце ее стучало, когда она ощупью пробиралась к столу. Если ее здесь застанут, она лишится последней возможности выбраться на свободу. Обогнув гинекологическое кресло, на котором профессор Кеблер чисто формально осматривал ее накануне, она нащупала аппарат и сняла трубку. Набрав номер, она услышала через некоторое время грустный и растерянный голос Марчелло Бельграно.

– Где ты? – обрадовавшись, спросил он. – Я уже три дня ищу тебя повсюду.

– Помоги мне, Марчелло! – сказала Теа и разрыдалась. – Они убили нашего ребенка, теперь собираются уничтожить моего отца.

Марчелло Оттавио Бельграно возник перед Теодолиндой, как призрак. Ему удалось избежать встреч с медперсоналом клиники и проникнуть в палату незамеченным.

– Обними меня, Марчелло, – попросила она, чувствуя себя уже не такой одинокой, – ты мой ангел-спаситель.

Улыбаясь, он стоял перед ней с букетиком незабудок в одной руке и с большим бумажным пакетом от Гуччи в другой.

Марчелло опустил пакет на пол и, подойдя к постели, протянул ей букетик, а потом нежно прижал к себе.

– Только ты мог в такую минуту вспомнить про цветы, – сказала Теа и заплакала. – Это она меня заставила, я не хотела.

– Теперь поздно об этом говорить, все уже кончено, – попытался успокоить ее Марчелло.

– Она заставила меня сделать это, понимаешь? Вынудила меня, – продолжала оправдываться Теа.

Она умолчала о материнской угрозе расправиться с Бельграно, если Теа не сделает аборт, но он, зная, что представляет собой Марта Монтини, и сам об этом догадывался. Он понимал, что мать шантажировала дочь, но отдавал себе отчет, что и сам пользовался тем же оружием. Бедная неопытная девочка, едва простившись с детством, попала между двух огней: с одной стороны, мать-самодурка, с другой – он, нищий аристократ, мечтающий поправить свои дела с помощью удачного брака. Конечно, Теа нравилась ему, но если бы у нее не было ни гроша за душой, он вряд ли обратил на нее внимание.

– Забудь об этом, – нежно сказал он, вытирая ей слезы, как маленькой девочке. – Я привез тебе одежду. Переодевайся скорей, и бежим отсюда.

– А как же я попаду в Милан? – спохватилась вдруг Теа. – У меня ведь нет паспорта!

– Твоя мать здесь, в «Сен-Морице».

– Ну и что?

– Я отвезу тебя к ней в отель «Палас». Она своего добилась, зачем ей сейчас новый скандал?

Лицо Теодолинды озарилось улыбкой.

– Лейтенант Бельграно, – с восторгом сказала она, – если бы вас не было, то вас стоило бы выдумать.

Марчелло мог бы доказать ей, что она только бы выиграла, если бы его не было, да и мир бы преспокойно без него обошелся. Что касается последнего, он в этом нисколько не сомневался, поэтому пару раз в жизни даже вполне серьезно подумывал о том, чтобы наложить на себя руки, – настолько безвыходным казалось ему его положение.

– Ты меня переоцениваешь, детка, – шутливо сказал он, помогая ей одеваться.

Пальто, которое он купил у Гуччи, сидело на Теодолинде как влитое.

– Я люблю тебя, – сказала она и погладила его по впалой щеке.

– Я знаю, – ласково ответил Марчелло, целуя ее в голову.

В том, что случилось, была и его вина. Впрочем, не «и его», а исключительно его. У нее до него были мужчины, но он оказался хуже их всех, потому что хотел, чтобы она забеременела; женитьба на Теодолинде навсегда решила бы его материальные проблемы. Познакомился он с ней случайно, но ухаживать начал вполне прицельно, и ее беременность была частью его плана. Тем не менее сейчас, в больничной палате, он почувствовал к ней прилив любви.

– Это было очень мучительно? – сжимая ее в объятиях, заботливо спросил он.

– Не очень, – ответила она, пряча голову у него на груди.

Ей было хорошо с ним и, главное, спокойно. Такое же чувство покоя она испытывала в детстве рядом с отцом, когда он еще жил с ними.

– Видел по телевизору, что они сделали с папой? – спросила Теа.

– Я видел сообщение в газете, – ответил он.

– Ты веришь во все эти кошмарные вещи, которые про него говорят?

Марчелло не очень внимательно читал статью и мало что понял.

– Не знаю, – неуверенно ответил он.

– Кое-кто решил с ним расправиться, – горячо объяснила она, – и я даже знаю, кто именно и почему. Поехали скорей, у меня нет времени.

Отгремели последние взрывы новогодних петард, закончились новогодние телевизионные шоу, последние полуночники проехали на своих автомобилях с включенными на полную катушку радиоприемниками.

Все смолкло, слышалась лишь тоскливая перекличка бездомных собак.

С Барбадоса позвонила Елена Диониси, адвокат Гермеса и близкая подруга Джулии.

– Счастливого Нового года! – сказала она.

– Ты что, свихнулась?

– Главное, не вешать носа.

– Больше ничего не остается.

– Остается надежда, а она, как известно, всегда умирает последней. Через час я вылетаю.

– Что же это такое? – спросила Джулия. – Арест, наручники, унизительный допрос…

– Скорее всего, недоразумение. А может быть, и месть. Я не верю в виновность Гермеса так же, как и ты. Сама знаешь, любой мерзавец своими показаниями может засадить порядочного человека в тюрьму.

Звонок Елены немного успокоил Джулию. Бессонная ночь подходила к концу, и она, приняв две таблетки транквилизатора, к утру задремала.

Ее разбудил телефонный звонок.

– С добрым утром, мамочка, – услышала она в трубке ломающийся голос своего четырнадцатилетнего сына Джорджо. Слышимость была великолепная, словно Джорджо звонил не из Уэльса, а из соседней комнаты.