Воробушек бросает отчаянный взгляд на Марину, но тут выплывает указатель на Бордо. Денис оживляется:

— Надо к черепашникам на обратном пути заглянуть. Альберто, я там три года в лаборатории оттрубил…

Бордо так Бордо. Воробушку на работу не спешить: он на бирже труда время от времени отмечается, и дело с концом. Каменщиком вкалывать неохота, лучше уж скромнехонько жить на доходы от сдачи загородной резиденции.

Жильцы хорошие, вот на праздники уехали и разрешили хозяину переночевать.

Дом с круглой башенкой на въезде в деревню. Следом — другая башенка, квадратная. Альберто ловит Маринин взгляд:

— Это голубятни.

С заднего сиденья — ехидный голос:

— Они тут не только лягушек, они еще и голубей жрут.

Марина оглядывается:

— Корто, при Воробушке мы не говорим по-русски.

— Я стих придумал: «Воробей жрет голубей».

Марина поворачивается к Альберто:

— Это правда, что вы голубей едите?

— Конечно. А вы разве нет?

Сзади — голос (уже по-английски):

— Голуби — отрава. У них нет желчного пузыря, и весь shit идет в мясо.

Альберто кивает:

— Но вкусно… И у них помет ценный.

Денис фыркает.

— Я правду говорю! — обижается Альберто. — Это удобрение для виноградников! Неплохой источник дохода… Его даже в брачный контракт вписывали. — И Марине: — Знаешь, что в Средние века во Франции только феодалам позволялось строить голубятни?

— Нет.

— А после революции разрешили всем, и на голубей началась повальная мода.

На седьмом часу езды Корто перестал делать вид, что любуется пейзажами на трассе.

— Ага, а потом явились немцы и запретили грязную птицу. Французы прятали голубей и тряслись: курлыкнет какой идиот не вовремя или нет…

— Воробушек, это правда?

— Не знаю… Но на голубятню могу вас сводить.

Денис демонстративно кашляет, закатывает глаза.

— Ой, нет! Это без меня. Удобрения для виноградников слишком сладко благоухают.

Альберто с Мариной переглядываются. «Я предупреждала, что он ерепенистый. Но хороший». — «Да уж. Молчу».

«Пежо» выезжает к двухэтажному каменному дому с фасадом, увитым лысыми стеблями: летом тут и правда зеленый раек. Из соседней калитки выходит невысокая женщина, Альберто высовывается в окно, выпаливает:

— Мадам Мартен! Здрасьте! Как вы? Можно к вам через полчасика? — и подняв стекло: — Там кормят.

Машина тормозит, распахиваются дверцы. На улице градусов четырнадцать (конец декабря!)… Марина хлопает в ладоши, взбегает на крыльцо:

— Какой чудный дом!

Будет время, когда другая взбежит по ступенькам… Альберто улыбается, достает ключи из-под лестницы:

— Ну что, пьем кофе и идем знакомиться со свиньей?

Денис кивает на дом напротив:

— Ты про соседку?

К счастью, возле калитки уже никого нет.

— Groin-groin! Groin! Groin!

Это Альберто хрюкает. Звучит так: «груэн-груэн!» — и кажется, что Воробушек издевается над свиньей.

— Корто, слышишь как французы наше «хрю-хрю» коверкают?!

Денис не реагирует — черепашникам звонит.

— Groin! Groin!

Свинья размером с питбуля, страдающего ожирением, лежит на диване; розовеющее сквозь редкую шерсть брюхо растеклось мягонькой лужицей, усыпанной пупырышками. Вспоминается рисунок в детской книжке: пляж, свинья в купальнике — сверху донизу ряд зеленых лифчиков. Марина осторожно трогает копытце: ребристое, раздвоенное, такие у чертиков рисуют. Свинья приоткрывает глаз. Мало ли что.

Альберто мочалит в пальцах свиное ухо.

— Groin-groin!

Свинья на «груэны» не реагирует. Двуногий развоображался, будто у него есть пятак, ну что теперь. А вот когда двуногий принялся за ухом чесать… за это можно все отдать.

— Видишь, шерсть на загривке дыбит? Кайфует. Еще любит, когда ей за передними ногами чешут…

Свинья — на верху блаженства. Даже кажется, что она улыбается.

Подходит мадам Мартен.

— Мы любим, когда нам вот тут массажик… — Мадам Мартен собирает в складку кожу возле рыльца, сверху. Свинья издает тихий протяжный хрюк, его можно было бы назвать сладострастным, но слишком уж слово несвиное. — И брюшко, мы обожаем, когда чешут брюшко… — Мадам Мартен начесывает свинье живот, и та полуобморочно закатывает глаза, а заднюю ногу приподнимает, чтобы всюду доступ был.

Мадам Мартен обращается к Марине:

— Животика коснешься — она сразу на бок валится!

Марина улыбается:

— Можно нос потрогать?

Свиной пятак влажный и прохладный, черный, с бледной кляксой посередине, затекающей в две внушительного размера ноздри. Из ноздрей — воздух: туда-сюда, туда-сюда, всю жизнь бы так пролежать на диване, и чтобы чеса-а-али…

— Ай! Он мохнатый…

Пятак покрыт редкой шерсткой.

— А как же. — Мадам Мартен чешет как заводная пузо в пупырышках. — Это рыльце нас кормит…

Марина не успевает спросить — что значит «кормит». Денис сообщает:

— Дозвонился до Матьё. Будет ждать меня четвертого января в лаборатории. Интересно посмотреть, как они там.

«Меня».

— Ты нас-то возьмешь? Или на трассе высадишь?

А собирались пораньше домой вернуться, проект для школы — на нуле. Вечно Корто только о себе думает, взяли в дорогу шесть яблок, четыре сточил, как червяк, на заднем сиденье. У него принцип: «Кому надо, тот возьмет. А кто забыл взять — пускай таблетки для памяти пьет».

— Я хотела бы поговорить насчет Марго, — мадам Мартен кивает на свинью.

— Марго? Ее зовут Марго?! — Денис хохочет, и Марине неловко.

Мадам Мартен смущается:

— Мы ее в честь королевы Марго назвали. Мой муж — большой любитель истории…

Денис отмахивается:

— Да нет, у меня личное.

Он вспоминает нью-йоркское “Hard Rock cafe”, куда потащился, можно сказать, рассентиментальничавшись. Марго, тянувшая на сотню кило, стояла перед ним, сжимая пухлыми руками розовую сумку: пальцы с красным лаком и врезавшиеся в них два золотых кольца. Она и правда смахивала на…

Альберто кинул недовольный взгляд на Дениса:

— Так что насчет свинки, мадам Мартен?

— Мы собрались в Нормандию к дочери. Третьего вернемся. Приютите Маргошу?