– Шевелись, женщина, – ухмыльнулась Робин и протянула руку. Я схватилась за нее, по-прежнему ощущая головокружение от неясной темноты нижних этажей.

Мы шагнули в просторную комнату, где меня сразу же ослепил струящийся свет. Луна сверкала серебром, проникавшим через четыре гигантских белых циферблата, которые занимали бóльшую часть каждой из стен. Я услышала, как от стен протяжно отразилось эхо моего собственного изумленного выдоха; наверху, потревоженные порывом ветра, шевельнулись колокола.

Это была потрясающая картина, полная многочисленных деталей. Викторианские кресла, обитые выцветшей парчой, с громоздившимися на них стопками бумаг и рулонами художественных набросков, в цвете и тушью. Серебряная птичка на массивном столе красного дерева, в окружении подсвечников и странно-задумчивых куколок. Даже сейчас, десятилетия спустя, те же безделушки украшают стены; и с каждым годом появляется все больше потерянных красивых вещей, сделавших башню своим домом.

– Привет, Вайолет, – сказала Грейс, не отрываясь от раскрытой перед ней книги.

Сидевшая рядом Алекс, ожидая, пока я отдышусь, лишь слегка улыбнулась.

Я подошла к дальнему от меня циферблату и выглянула – плечи оказались как раз на уровне его нижнего края. Снаружи, при свете плывущей над деревьями луны, ярко блестел комплекс школьных зданий. За ним тускло мерцали огни города, а еще дальше угадывалась бесконечная чернота моря, слегка рассеивающаяся там, где оно встречается с небом. Несколькими футами ниже пролетел ворон и исчез в зарослях деревьев по ту сторону школьных ворот.

Я повернулась и, все еще испытывая легкое головокружение, медленно обошла комнату. Чувствовала, что все присутствующие за мной наблюдают и ждут каких-то слов. Я дотрагивалась то до одной вещи, то до другой, словно прикосновение могло их оживить. Тряпичная кукла с выдавленными глазами, в грязном клетчатом платье, неловко восседавшая на кипе книг; ваза с цветами, на вид мертвыми, но странным образом сохранившими аромат. Комическая маска и младенческая распашонка – после прикосновения к ним пальцы у меня покрылись белой пудрой. Медная фигура с расправленными крыльями, слишком тяжелая, чтобы поднять, хотя ее основание вполне уместилось бы у меня на ладони; ваза из дутого стекла, выцветшая до ровного землисто-серого цвета; четыре оленьих головы с рогами длинными и острыми, похожими на вытянутые руки.

– Не стесняйся, чувствуй себя как дома, – заговорила наконец Робин. Она развалилась в кресле, закинув на стол ноги (на колготках стрелки) и потягивая виски из бутылки, которую она предусмотрительно засунула за подкладку блейзера. – Не желаешь? – Она протянула бутылку мне.

– Спасибо, воздержусь, – робко улыбнулась я. С меня хватило подъема по лестнице. Перспектива спуска пугала меня и в трезвом состоянии.

Внизу что-то дернулось, заскрипело, и лифт с натугой пришел в движение. Я вопросительно посмотрела на Робин.

– Я думала, он сломан. – Она пожала плечами. – В любом случае неплохо потренировались, верно?

Я почувствовала, что заливаюсь краской, и повернулась к полкам, нервно прикасаясь пальцами к белому лицу фарфоровой куклы.

Снаружи донесся уверенный стук каблуков по каменным плитам пола. Вновь заскрипела дверь, потянуло холодным воздухом из лифтовой шахты, сквозняк засвистел в щелях кирпичной кладки. В проеме двери, высокая и величественная, стояла Аннабел с двумя книгами под мышкой. Она по очереди, словно оценивая, оглядела нас четверых. Я почему-то почувствовал себя незащищенной, когда она посмотрела на меня и на одно краткое мгновение ее брови нахмурились. В конце концов Аннабел улыбнулась, правда, глаза ее все равно оставались пустыми и холодными.

– Итак, наконец нас снова пятеро. Как насчет чая?

– Прошу извинить, – заговорила она, опустившись в кресло и скрестив ноги, – но раз у нас новенькая, мне хотелось бы начать с повторения кое-каких вещей, о которых уже шла речь. Вы, дамы, не против? – Она посмотрела на Робин, Алекс и Грейс. Все трое молча кивнули.

Аннабел повернулась ко мне: глаза у нее были маленькие, как у птички, черные, окруженные желтоватыми кругами.

– Итак, Вайолет, добро пожаловать в нашу маленькую компанию. – Она улыбнулась, и стали заметны крохотные щели между передними зубами, похожими на кладбищенские надгробья; мне стало тепло, кукла оживала у меня в руках. – Что тебе успели рассказать девушки?

– Ничего. То есть пока ничего. – Я посмотрела на Робин; сняв колпачок, она принялась чертить что-то перьевой ручкой на полях книги.

– Вот и хорошо. – Не сводя с нас взгляда, Аннабел сделала глоток чая. – Мы собираемся каждый четверг, в шесть пятнадцать, на два часа. Если не будешь успевать, можешь согласовать свое расписание со мной, но об этих занятиях и о том, что на них происходит, ни слова за пределами этих четырех стен. Это понятно?

Я кивнула. Глаза у Аннабел оставались мертвенно-холодными.

– Насколько я понимаю, с историей этой школы ты знакома?

Интересно, подумала я, почему все учителя задают мне этот вопрос и почему каждый думает, что мне все известно?

– Разве что чуть-чуть, – робко ответила я.

– В таком случае имеет смысл начать сначала. – Аннабел поставила на стол кружку, от которой поднимался пар. – Школу основала в тысяча шестьсот четвертом году мисс Маргарет Баучер. Сначала в ней было всего четыре ученика, сироты либо дети родителей, которые не могли обеспечить им должный уход. Закон о бедных, согласно которому дети нищих получали право учиться, облегчал мисс Баучер ее работу. В то время открытие специальной школы для девочек могло показаться всего лишь причудой, поскольку в местности, где жила мисс Баучер, и для мальчиков-то школ было наперечет, но ей удалось убедить заинтересованных лиц в том, что в ее школе будут учить юных девиц хорошим манерам, правилам этикета и тому подобному.

Аннабел вытащила из волос шпильку и повертела ее, кончики ее пальцев были в белой глине.

– Разумеется, в действительности все было далеко не так. Мисс Баучер можно было назвать ученым, иное дело, что в то время таким, как она, молодым и образованным, нелегко было применить свои знания на практике. Она любила греческие и римские трагедии; обожала народные легенды и мифы, изучала их едва ли не со скрупулезностью антрополога. Читала пьесы и стихи, жадно поглощала все, что попадало в руки, и регулярно ездила в Лондон на спектакли по пьесам Шекспира и Марло, да и других, ныне забытых драматургов. Три месяца провела в Италии, вдоль и поперек в одиночку исходив Рим и Флоренцию, только чтобы своими глазами увидеть великие работы Микеланджело и других мастеров Возрождения. Так что, сама понимаешь, вряд ли она была так уж расположена учить своих подопечных тому, как правильно пользоваться ножом и вилкой. – Аннабел криво усмехнулась и тут же, словно спохватившись, закусила губу. – Вскоре в школе обучались уже шестьдесят учениц, затем сто; матери охотно отправляли сюда своих дочерей, подделывая документы о смерти родителей, в надежде на то, что их девочек ждет лучшая доля, чем та, что светит, останься они дома.