Я смотрела наверх – небо почернело. Том помог мне обойти белеющее на земле пятно стирального порошка и куски мыла, сброшенные сверху, и мы молча зашагали в сторону озера, где обычно собирались студенты. «Озеро» – это, пожалуй, слишком громко: при свете дня оно кажется скорее большим прудом, окруженным со всех сторон бетоном. При нашем приближении с земли вспорхнула стайка птичек, быстро растворившихся в черной бесконечности неба.

Том сунул руки в карманы, но тут же вытащил их, будто смущенный.

– Ты не большая любительница поговорить, да? – спросил он.

Я почувствовала к нему нечто вроде жалости, болезненного понимание – я тоже не знала, что делать.

Я пожала плечами.

– А о чем бы ты хотел поговорить?

Он ничего не ответил и опустился на испещренную надписями парковую скамейку. Я села рядом, недоумевая: почему я, собственно, здесь? Почему я с такой охотой последовала за совершенно незнакомым человеком, тем более поздним вечером?

Он наклонился, упершись локтями в колени.

– Тебе сколько лет?

– Семнадцать, – соврала я, и в тот же мне стало стыдно. Ну зачем мне это нужно, чего я стараюсь добиться?

Он повернулся и посмотрел на меня с сомнением. Рядом с башней вспыхнул фейерверк, взлетел, расчертив небо желтыми дорожками. Я проследила его путь: спираль уходит вверх, затем сворачивается и устремляется вниз, а остаток упаковки падает со всплеском в темную воду.

Том шумно вздохнул. Потом заговорил:

– Моя подруга… – Я почувствовала легкий укол боли от потери надежды, которую сперва даже не осознавала или, по крайней мере, не признавала, – надежды на случайный поцелуй в ночи. – Она учится в Кембридже.

Я посмотрела на него, стараясь понять, на самом ли деле прозвучала в его голосе извинительная нотка.

– Как вы познакомились?

Вопрос прозвучал слишком весело, фальшиво. Мы оба были как любители, читающие текст, но не умеющие его сыграть.

– Да как обычно. Школа, общие друзья… Сама понимаешь. – Я кивнула, хотя, разумеется, не понимала ничего. – Наверное, она сейчас встречается с кем-нибудь другим, – со вздохом добавил он.

Я что-то неразборчиво пробормотала, и он снова заговорил. Но я почти не слушала – кожа на холоде пошла пупырышками, да еще стали донимать мысли о Робин, – хотелось вернуться домой. А он продолжал о своем: писем нет, на звонки либо вовсе не отвечает, либо перезванивает неизвестно когда. В конце концов я демонстративно поежилась:

– Холодно.

Он замер, словно удивившись не столько тому, что его прервали, сколько самому моему присутствию. Затем поморгал, поднялся с места и пошел назад, я следом за ним. По дороге он время от времени останавливался, чтобы рассмотреть брошенную на землю пустую бутылку из-под пива либо какую-нибудь из кукол, свисавших, как я только теперь заметила, с голых веток деревьев, скрипевших и стонавших на ветру.

Всякий раз, когда я оглядывалась назад, он улыбался, я, словно его зеркальное отражение, – тоже, просто потому, что не знала, как еще реагировать. Мы вроде играли в какую-игру, правил которой – по крайней мере в моем нынешнем помраченном состоянии – я никак не могла освоить.

– Где вас, черт побери, носило? – прошипела Робин, сидевшая на столе у охранника, тот был теперь немного сконфужен, осознавая свою бесполезность. Она соскочила со стола и вплотную, так что ее дыхание как будто слилось с моим, подошла к нам. Зрачки ее были расширены, выглядела она так, будто долго плакала: глаза влажные, на щеках потеки туши. Я заметила Ники – она стояла невдалеке, с интересом разглядывая нас; я помахала ей, она улыбнулась и скрылась за углом.

– С ней всей нормально, – устало сказал Том. – Просто свежим воздухом подышать нужно было.

– Да ну? – иронически прищурилась Робин и повернулась ко мне. – Свежим воздухом, говоришь?

Я кивнула, испытывая при этом странное чувство вины, и оно только росло, пока я пыталась вспомнить, что, собственно, заставило меня бросить ее и уйти с этим парнем.

– Может, пора домой? – помолчав немного, спросила Робин.

Я почувствовала, что мир переворачивается вверх ногами, и на меня накатила очередная волна тошноты – точно удар под дых.

– Хорошая идея.

– Ну что ж. – Робин повернулась к Тому, который уже шел к лестнице. – Спасибо, что присмотрел за ней.

Мне почудилась в ее тоне нотка сарказма.

– Обращайтесь, – бросил он через плечо.

Под звук его шагов мы вышли из башни и вновь оказались в ночи. Недолгое пребывание в тепле заставило еще острее ощутить холод снаружи, кусачий и противный. Мы молча шли вниз по холму, в сторону школьного двора, через темную аллею, окруженную с обеих сторон проволочными заборами и клонящимися к земле деревьями, спутанные ветви которых терялись вверху в темноте.

– Прости, что ушла, – сказала я, испытывая некоторое облегчение от того, что впервые за последние несколько часов мой голос прозвучал нормально, как мой собственный.

– Да все нормально, – откликнулась Робин, шедшая на несколько шагов впереди меня. Какое-то время мы брели молча, потом она добавила: – Я поругалась с Энди. Думаю, у нас с ним все кончено.

Мне разом стало легче, выходит, плакала она не из-за меня, а из-за него.

– Да брось ты, уверена, что все у вас еще срастется, – запинаясь, возразила я.

– Тебе-то откуда знать? – Робин обернулась ко мне, глаза ее сверкали гневом…

– Неоткуда, конечно, – согласилась я, – просто хотела сказать, что… – Я мучительно подыскивала какие-нибудь ничего не значащие слова, чтобы утешить ее. – Ну, не знаю. Может, к утру все будет выглядеть иначе.

– Извини, не хочу быть грубой, – вздохнула она. – Но какой такой у тебя опыт, чтобы рассуждать о подобных делах?

В багровых отблесках уличных фонарей глаза ее казались темными, падающая вперед тень – длинной и изломанной. Я чувствовала, что щеки у меня горят, и была благодарна ночной тьме, что Робин не могла этого заметить. Я смотрела вниз, на поблескивавшие носки туфель, и вслушивалась в стук наших каблуков по тротуару.

Мы дошли до статуи русалки, Робин чмокнула меня в щеку и дернула за волосы, пожалуй чересчур сильно. Затем, не говоря ни слова, повернулась и пошла дальше, вскоре скрывшись в ночи. В полуобморочном состоянии я добралась домой, лишь у двери вспомнив, что сказала маме, будто заночую у Робин (не признаваться же, что я собралась на вечеринку, которая должна была закончиться только к утру). Я поднялась по лестнице, быстро нырнула в кровать и, не находя ответа на вопросы, от которых кружилась голова, погрузилась в холодное забытье без сновидений.

Робин кусала карандаш, постукивала им по зубам. Я поднялась с места, делая вид, что мне нужно достать пенал. По правде говоря, у меня просто не было никаких идей и я надеялась подсмотреть у кого-нибудь, что делать. Тема загадочного задания Аннабел: «Назначение». Воздух был молочно-бел с легким розовым оттенком, окна затянуты сеткой и тюлем. Слабый аромат вянущих цветов смешивался с запахом глины и скипидара. Следуя какому-то неясному распорядку, Аннабел, с ее острыми, обтянутыми морщинистой кожей скулами и седыми волосами, завивающимися на затылке свободными локонами, каждую неделю меняла обстановку в студии. Порой комната бывала по-спартански суровая, черно-белая, а порой залитая лунным светом, завешанная батиком, расцвеченным светящимися звездами, изображающим небо. Это производило эффект бесконечных перемен, постоянный вызов однообразному способу видения мира.