– Ну ладно. Джоди, ну эта, из выпускного класса, с короткой стрижкой, похожая на лесбиянку, она утром спрашивала Алекс, не случилось ли чего с Грейс, а та, мол, и не поняла в чем вопрос. Что довольно странно, вам не кажется? То есть если она была там и все видела своими глазами… А она была, зачем Стейси о таком врать?

Я пожала плечами, хотя, судя по косому взгляду Ники, моя попытка продемонстрировать безразличие успеха не имела.

– Если что-нибудь услышу, дам знать, – сказала я наконец.

Кажется, это ее устроило. Она наклонилась поцеловать меня в щеку – знак симпатии, который, как я подозреваю, хотя точно сказать не могу, она продемонстрировала, насмешливо копируя Робин, и поэтому прижала губы к тому самому месту, где остался след от помады, – и зашагала в сторону города, предоставив нам в молчании продолжить свой путь в противоположном направлении – к морю.

Наконец, когда мы дошли до конца пирса, Робин, глядя в никуда, заговорила:

– У нее отец чистый псих. – Она перегнулась через ограждение и, повисев немного головой вниз, распрямилась. – Отец Грейс, я хочу сказать. Потому она всегда в синяках и ходит.

Я повернулась к ней, чувствуя, что меня охватывает дрожь.

– Он что, бьет ее?

– Да.

– О господи. А мы ничего не…

– Она говорит, это не наше дело. Типа она не желает об этом говорить. Ни с кем и никогда.

– О господи, – тупо повторила я. Повисла тишина, нарушаемая лишь криками неугомонных чаек да шумом волн, набегающих на берег.

– Что за вечеринка? – прервала я наконец тяготившее меня молчание. Мне была жаль Грейс, честно, но в мыслях я все время возвращалась к другому. К вечеринке, о которой говорила Ники. Робин о ней даже не заикнулась, и если бы не Ники, подозреваю, я могла бы так и остаться в неведении.

– Хэллоуина, – пояснила она. – Мой бойфренд организует. Надо бы познакомить тебя с ним. – Она задумчиво откусила кусочек ногтя и сплюнула в воду. – Полно парней будет. Может, и ты кого-нибудь себе найдешь.

– Так до Хэллоуина же еще неделя.

– Ну и что?

– Да и костюма у меня нет.

– Он тебе не понадобится. Наденешь то, что на тебе сейчас, разницы никто не увидит.

Я запустила в нее крышечкой от бутылки, ветер гнал песчинки прямо в лицо. У меня никогда не было парня, во всяком случае, такого, с кем бы я целовалась. Не уверена даже, что у меня было такое желание. Вспомнила свою старую школу: грубые, крикливые мальчишки, тискающие и лапающие девчонок, которые им это позволяли, а то и поощряли, и рассказывающие друг другу красочные истории про то, кто в кого влюблен и кто с кем спит. Все это было слишком сложно, даже если бы мной кто-то действительно заинтересовался (таких, разумеется, не было).

Тем не менее перспектива провести вечер с Робин, да еще, предположительно, в компании взрослых и опытных студентов университета, была слишком большим соблазном, чтобы ему противостоять.

– Что ж, буду ждать с нетерпением.

Последний луч солнца, скользнув по поверхности воды, растворился за горизонтом, в воздухе повеяло вечерним холодком.

Университет располагался на окраине города, всего в паре миль от Кирквуда, и был совершенно лишен того великолепия, который сейчас уже не кажется мне столь необычным, хотя я до сих пор с ностальгией вспоминаю вечерний свет, струящийся над Колокольней, или дорожки дождевых капель, поблескивающие в прохладный весенний день на серебряном куполе. Раньше я разве что слышала о его существовании, да и сейчас как-то не думала о нем как об университете – и все жители нашего города называли его «старым политехом» или «колледжем», и я в этом смысле ничем от земляков не отличалась.

Грубый бетон, каркасы из металлической сетки, заполненные галькой, зернисто-серые стены – были в этом здании некоторая внушительность и своеобразие, как нельзя лучше подходящие городу: этакое уродство, но уродство намеренное. Пожалуй, даже агрессивное. Взять хоть башню – одинокую, но вездесущую спутницу моего детства, единственное башенное сооружение во всем городе – массивное, приземистое, с продольными мостиками, соединяющими две половины, и наклонной лестницей. Листья, шелестящие на ветках деревьев или опадающие на землю и поскрипывающие под ногами; серый туман, небо, затянутое плотной пеленой облаков.

Мы встретились на тускло освещенной автобусной остановке, крыша которой дребезжала на вечернем ветру; Робин нарочито крепко обняла меня. На голове у нее была угольно-черная ведьминская шляпа с широкими полями.

– Выглядишь потрясающе, – сказала я куда-то ей в плечо.

– Знаю. – Она отстранилась. – А ты?.. Ты у нас сегодня кто?

Я отогнула подол пальто, мелькнуло красное.

– Красная шапочка, – заливаясь краской, ответила я. Сразу стало понятно, что идея была глупая, самоубийственная.

– Ясно. – Она рассмеялась. – Ладно, для начала скажу так: ты очаровательна. – Слова, исполненные сарказма, прозвучали как выстрел. – Но понимаешь, это вечеринка для взрослых. И выглядеть ты должна соответственно. – Она усадила меня рядом с собой на железную скамью и, задумчиво шевеля иссиня-черными губами, принялась рыться в сумке.

Какой-то старик, от которого несло потом и перегаром, остановился рядом, глядя, как она тянется к моему лицу и велит не дергаться. Не знаю уж, сколько он стоял около нас, но меня не оставляла вонь и неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Но само прикосновение ладоней Робин, уверенность, с какой она мягко наносила на мою кожу основу под макияж, потом пудру, смешок, с каким она велела мне надуть губы, легкое дыхание, которое я ощущала, когда она наклонялась совсем близко, чтобы накрасить мне губы, – все это… Словом, пусть смотрят, подумала я, наплевать.

– Ну вот, – проговорила она под конец. – Что скажешь?

Я открыла глаза, моргнула; поймала свое отражение в исцарапанных окнах притормозившего у остановки автобуса. Неброско подведенные глаза выглядели больше, чем обычно; выражение лица изменилось, стало вроде как не совсем моим; губы сделались полнее и буквально расцвели; густые румяна легли под скулами.

Я выглядела совершенно непохожей на себя, стараниями Робин появилось мое новое «я». Не переставая моргать, я ощутила дрожь узнавания. Мои черты обрели бóльшую завершенность, бóльшую выразительность, я стала походить на вывешенные повсюду фотографии Эмили Фрост, которые со временем выцвели и истрепались на ветру.

– Ну как, нравится? – спросила она, тоже разглядывая мое отражение в окне автобуса.

– Вау. – Лучшего ответа у меня не нашлось.

Всю дорогу до студенческого городка она болтала не останавливаясь, перескакивая с одной темы на другую. Говорила о младшей сестре, чье пристрастие к некоторым сериалам означало, что и Робин приходилось слушать их посреди ночи через стену. О татуировке, о которой давно мечтала и рисунок которой продумывала «пятьдесят тысяч раз», но пока так ничего и не решила. О виденном некогда фильме ужасов, название которого она забыла, но один эпизод запомнила – тот, где героиню расчленяют на куски: он показался ей «совершенно нереалистичным», потому что в такой ситуации «крови должно быть гораздо больше». Я подумала: может, стоит ей рассказать про тот случай, где тоже не было крови (по крайней мере, насколько это мне запомнилось), но слов не нашла. Вообще-то я уже почти все ей про себя рассказала – кроме этого. Я не хотела, чтобы она меня жалела; я бы не вынесла, если бы она стала воспринимать меня как-то иначе, не такой, какой я ей представлялась.