Робин пнула ногой мою сумку и наклонилась поднять ее.

– Слушай, серьезно, шевелись.

Она протянула мне сумку и зашагала вперед, вытянув руки и балансируя на изгибающихся широкой дугой серебристых рельсах.

Всю дорогу они болтали, перескакивая с темы на тему. Робин, кажется, просто хотела заполнить чем-нибудь тишину и замолчала, только когда мы расстались у статуи русалки, не отрывающей взгляда от моря. Я медленно побрела к дому, зайдя по дороге купить мяты и пинту молока (папа всегда выпивал стакан молока, чтобы опохмелиться, что, впрочем, случалось крайне редко, только на Новый год) и увидела свою жуткую физиономию в окне машины.

Повернув ключ в замке, я услышала доносившиеся изнутри невнятные голоса. Я ждала, что в коридоре раздастся шарканье маминых шлепанцев и прерывистое дыхание, в котором будет одновременно и злость, и облечение.

Не дождалась.

Мамины ноги свисали с дивана, в комнате было жарко, душно, пахло пóтом, голоса, как выяснилось, звучали из телевизора. На полу валялся треснувший бокал, вино пролилось. Я прошла в свою комнату: облегчение от того, что мое отсутствие прошло незамеченным, сменилось каким-то другим чувством, похожим на горечь. Я сбросила его с себя, переоделась и пошла в школу, сильно хлопнув на прощание дверью.

Сжимая в ладонях стакан с дымящимся кофе (черный, но три ложки сахара – мне еще предстояло привыкнуть к его вкусу), я скользнула в кабинку, села рядом с Грейс и открыла пачку купленных по дороге сигарет «Лаки страйк» (любимые сигареты Робин). Грейс отрицательно покачала головой, Робин взяла пару, одну спрятала про запас в нагрудный карман.

За несколько недель, минувших с момента моего посвящения в группу продвинутых учениц Аннабел, Алекс и Грейс стали относиться ко мне заметно лучше, всячески помогали не отставать по темам, которые я пропустила в начале года.

– Классное пальто, – сказала Грейс, проведя ладонью по заношенному меху. – Натуральный?

– Вряд ли, – сказала я, хотя бог его знает: пальто я стянула из маминого платяного шкафа.

– Затягиваться надо, – сказала Робин с непроницаемым видом.

– Горло болит, – отговорилась я, глядя, как глубоко затягивается она сама – показательно глубоко, подумалось мне, – и выпускает одно за другим три колечка дыма. – Где Алекс?

– Скоро будет. Похоже, вчера поздно вернулась, – пояснила Грейс.

– Откуда?

– С ужина какого-то. Мать заставила пойти. «Неформальное общение», что бы это ни значило.

– У страшно бога-а-атых тоже есть свои неудобства в жи-и-изни, – усмехнулась Робин, передразнивая манеру Алекс растягивать гласные.

– Тут все страшно богатые, – сказала я с оттенком горечи: может, что-то вроде похмелья после стольких лет нищеты. Робин и Грейс переглянулись, потом повернулись ко мне.

– Ты это серьезно? – спросила Робин и, сделав глоток из моего стакана, поморщилась. – Что это ты сюда добавила?

Совершенно потерянная, я уставилась на них.

– Что ж, похоже, мы одеваемся лучше, чем я думала, – помолчав, сказала Робин. – Мы здесь только благодаря стипендии. Грейс у нас ученый ботан, я – только из-за способностей к рисованию. Потому и попали в группу Аннабел. О господи, – продолжала она, откидываясь и отхлебывая чай, – не думаешь же ты, что я попала сюда исключительно из-за мозгов? Я просто любимица училки, в буквальном смысле, и даже не знаю, почему она меня выбрала. Я имею в виду, что рисование не поможет ей захватить власть над миром, или что бы она там ни планировала сделать.

Робин выжидательно посмотрела на меня.

– Я… Честно, я даже не задумывалась об этом.

В общем-то так оно и было: я давно научилась распознавать тех, кто получает стипендию, – по их робости, косым взглядам, – ведь я и сама была такая. Иное дело Робин и Грейс – они расхаживали по кампусу с самоуверенным видом, и окружающие смотрели на них соответствующе… Никто бы не сказал, что они здесь из жалости. Это их школа, больше, чем чья-либо еще.

Робин рассмеялась; Грейс улыбнулась, добавляя сахар в чай.

– Но с Алекс-то все иначе? – спросила я.

– Ну да, разумеется. У ее мамы полно денег, – сказала Грейс. – К тому же… – она наклонилась ко мне, – они с Аннабел давно знакомы. Только, – добавила она, понижая голос, – мама Алекс не знает, что дочь в ее классе. Так что никому не говори.

– Да в чем секрет-то?

Грейс откашлялась и почти неуловимо кивнула в сторону двери: к нам, цокая каблуками, направлялась Алекс.

– Черт, голова трещит после вчерашнего, – сказала она, швыряя глянцевую кожаную сумочку на стол и направляясь к стойке. – Кому что заказать?

– Кофе, черный, как твоя душа, – откликнулась Робин.

Алекс кивнула и заказала два черных кофе.

– Она тоже станет большой шишкой, – прошептала Робин, – и ей это известно. Та еще сучка. Имей в виду. – Заметив, что Алекс возвращается, она резко переменила тему: – Мне понравилось, хотя не уверена, что вы, девчонки, со мной согласитесь.

– О чем это вы? – спросила Алекс, усаживаясь рядом со мной.

– Да фильм один, – пожала плечами Робин. – Не в твоем вкусе.

Грейс быстро заговорила о чем-то еще, я закурила очередную сигарету, Робин поставила чашку на растрепанную тетрадь и принялась что-то чертить на полях.

Притом что я успела привыкнуть к аристократическому величию школы, дом Алекс стал для меня в некотором роде сюрпризом. Укрывшийся в лабиринте купающихся в зелени улиц, которые мой отец называл «Авеню снобов», он стоял далеко от проезжей части; извивающаяся дорожка вела от железных ворот к парадному входу. Напротив, по ту сторону лужайки, виднелся небольшой коттедж; Алекс называла его «сарайчиком», но вообще-то размерами он был приблизительно с мой дом.

– Это для гостей, – прошептала Робин, когда мы проходили мимо. – Хотя какое-то время тут жил ее папаша, пока шел эр-а-зэ-вэ-о…

– Я знаю, как пишется это слово, – обернулась шедшая впереди Алекс.

– Да ну? Знаешь? – Робин толкнула ее локтем, та ответила, как мне показалось, немного сильнее, чем следовало; впрочем, Робин, кажется, не обратила внимания.

Интересно, подумала я, зачем разводиться, если живешь в таком особняке. Если уж даже мы с мамой ухитряемся избегать друг друга в нашей древней маленькой развалюхе, то здесь можно жить, даже не зная, кто еще в доме в данный момент.

Мои спутницы сняли туфли в коридоре и исчезли где-то в глубине комнат. Я опустилась на колени и принялась – без нужды – развязывать шнурки, попутно разглядывая висевшие на стенах картины, а также бюсты и скульптуры, какие прежде приходилось видеть только за стеклянными витринами. Я провела пальцем по бронзовой руке женщины с блестящими изумрудными глазами и вздрогнула: вдруг раздастся сигнал тревоги и появится суровый охранник?