– Конечно. Потом иди в гостиную.

Восторги по поводу жилья не спровоцировали Трифонову на признание, что она его владелица. Девушки еще в самом начале общения условились, если тебя спрашивают, а ты не готова к откровенности, скажи честно: «Это – мое, я им не делюсь». Если не спрашивают, молчи. Только не лги и даже не выдумывай ничего, и так правды ни от кого не добьешься, сплошные интерпретации в свою пользу. И начали соседки с того дня, когда поселились вместе. Будто у каждой из них не было прошлого. И еще не сменившая фамилию Александрина Барышева не узнала ни про Андрея Валерьяновича Голубева и его записную книжку, ни про судьбоносного Кирилла и вентиляционную решетку. А Иван у Кати случился позже, Александрина уже переехала к Мирону.

Но, доведись Кате решать, кому рассказать невероятную историю обретения крыши над головой, она выбрала бы Александрину. В конце концов, той Мирон достался таким же чудом. А где Стомахины, там недвижимости по всему миру сколько пожелаешь. Не такое же чудо получается, а гораздо более крупное. Одно «но»… В драме с Мироном Катя Трифонова участвовала сама. Она знала, как все было. Собственными руками реанимировала парня. Собственными ногами бежала от его родителей по Спиридоновке в пижаме. А если бы не участвовала? Если бы подруга сейчас, выпив и захмелев, вдруг описала ей те события максимально честно? Тогда пришлось бы верить – или не верить. Скорее всего, искусно наученная Москвой выносить разочарования, Катя не поверила бы. И Александрина не поверит. В общем, не спрашивают – молчи. С этого правила началась их дружба, по нему пусть и течет себе дальше. Вообще-то стартовать с районной поликлиники и общежития, а через десять лет снимать такую квартиру – тоже достижение.

Трифонова умела переключаться с себя на других очень быстро. Накрывая на низкий столик, она думала о том, что всего пару месяцев назад Александрина писала: «Оказалась сегодня на Тверском бульваре и вспоминала, как мы с тобой тут шлялись. Проблем тогда не было никаких». «Были, – в той переписке не согласилась Катя. – Это сейчас издалека они кажутся маленькими. Хотя, знаешь, для тебя их действительно не существовало. Одни люди создавали, другие с твоей подачи решали. А ты только посмеивалась. И никогда никого не боялась. Во всем находила позитив». «Не совсем так, Кать. Тогда не я искала позитив, а он меня. Теперь наоборот. Но эффект тот же». Катя ответила смайликом. Потом вздохнула и набрала: «Держись». Смайлик прилетел уже от Александрины. А сегодня подруга вернулась в гостиную, устроилась на диване, потягивала белое сухое, изредка ковыряла вилкой салат и упорно не заговаривала о том, что ее вдруг привело сюда. Хозяйка не торопила.

Поболтали о Катиной работе. Александрина, как обычно, задавала вопросы для души: нравится на ответственной должности, хочется ли утром идти в клинику, задумывается ли Катя о дальнейших перспективах? Катю тоже из жизни Александрины многое интересовало:

– Ты занимаешься благотворительностью? В вашем кругу, похоже, все дамы самозабвенно отдаются фондам.

– Ну, на мужиков их тоже хватает, не язви. У свекрови фонд. Меня пока не подпускают к нему слишком близко, так, постоять во втором ряду для фотографий. Потому что я должна сосредоточиться на наследниках. Потом впрягут обязательно, – коротко усмехнулась Александрина.

– А зачем так повально все силятся кого-нибудь облагодетельствовать? Запад копируют?

– Ну, на Западе слишком богатым людям власть и общество для начала тоже сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Думаешь, там все с утра до ночи дают на сирых и убогих? Говорю же, в основном со сверхдоходов. И только те, чей бизнес зависит от общественного мнения. А у нас… Ты все понимаешь… Бизнесмены обязаны постоянно демонстрировать готовность делиться нажитым. Сначала – с покровителями. Потом, когда дело начинает процветать, и с народом тоже. До которого у государства руки никогда не дойдут.

– Делиться? – удивилась Трифонова. – Я думала, они вкладывают какую-нибудь сумму для раскрутки, а дальше обычные люди жертвуют.

– Ты где живешь, Кать? Что обычным людям жертвовать? Средний класс нерегулярно и без удовольствия понемногу отстегивает. Часто норовит проявить самостоятельность и перечисляет средства непосредственно, к примеру, детскому дому. Было время, знаменитости еще пытались собирать медные деньги, подключали СМИ к раскрутке своих фондов. Но кончалось всегда одинаково – находились два-три богатых дяди, которые и тянули все. А теперь сразу фонд семьи, даму во главу понарошку, толкового управляющего во главу по-настоящему, и обращайтесь, страждущие, добро пожаловать.

– Как цинично, – фыркнула Трифонова.

– Стоп, вы в частной клинике возьметесь за нищую больную старуху? – ехидно прищурилась Александрина.

– Нет. Разве что какой-нибудь фонд оплатит. Но, между прочим, существует и государственная медицина.

– Угу. И ты лучше меня понимаешь, что со старухой будет. Здорово получается. Вы, медики, благородные и милосердные, спасаете жизни. За большие деньги. В госбольницах тоже пусть за маленькую, но все-таки зарплату лечат. А они, циничные зажравшиеся твари, бизнесмены, капиталисты должны эти деньги жертвовать через фонды. Да, еще налоги платить, чтобы на поликлиники хватало.

– Они?

– Что «они»?

– Ты сказала не «мы» должны жертвовать, а «они».

– Да? Ну так всего три года, как я затесалась в их ненавидимый всеми круг. Погоди, – Александрина вскинула руки и скрючила пальцы, изображая хищные лапы, – уже скоро заявлю: «Наш-ш-ши денежки-и-и».

Она была и осталась легким человеком. Катя с удовольствием засмеялась. И вдруг ей почудилось, что Стомахина тихо сказала: «Переспи с Мироном, а?» Трифонова убеждалась во вменяемости подруги уже часа три. Значит, та не могла попросить соблазнить собственного мужа. «Так сходят с ума, – решила Катя. – Наверное, я все это время подспудно ревновала ее к нему или жалела, что отпустила его к ней. Мы с ней встретились, приложились к спиртному, расслабились. И это вылезло, причем в мерзейшей форме, будто она подкинула идею, а не я. Кажется, на моем лице отражается безумие. Александрина как-то подозрительно на меня смотрит».

– Кать, – окликнула та.

– Извини, ушла в себя на секунду. Мне послышалось…

– Тебе не послышалось.

«Все-таки сумасшедшая она, а не я», – с некоторым облегчением догадалась Трифонова. И почти взмолилась:

– Тогда еще раз. Медленно и по буквам.

– Переспи с Мироном. Пожалуйста.

Наступила тишина. Обе словно разучились говорить. Залпом опустошили свои бокалы. Первой опомнилась главная медсестра:

– Что происходит?

– Банальность, растянутая во времени и пространстве, – вздохнула Александрина.

Да, она самая, не щадящая ни богатых, ни бедных, ни молодых, ни старых, и была. Первые полтора года Мирон боготворил жену-спасительницу. Думал, что умер бы уже, не откачай она его после передозировки. Вообразить невозможно – Земля вращается, мир живет, а он покоится на кладбище. Эта несправедливость едва не свершилась, и женщина, предотвратившая ее из любви к нему, была достойна благодарности и обожания. Но постепенно забывались невыносимая головная боль, тошнотворная слабость и ужас беспамятства, испытанные им, когда он очнулся непонятно где. А выяснив, что находится в отделении токсикологии, в палате частной клиники, запаниковал еще сильнее. Мирон полгода держался на воспоминании о невероятном счастье, затопившем его при виде мамы и папы. Александрина, умница, догадалась найти их номер в списке контактов его айфона и вызвать… Однако и оно тускнело. Пока не наступил следующий этап – Стомахина вдруг начало раздражать корябающее ощущение, что он должен быть благодарным Александрине каждую секунду. С ним случилось несчастье, которое давно пора было закопать глубоко в память, чтобы радоваться не только тому, что выжил, но и тому, как живется. Не получалось – рядом была жена, которая олицетворяла произошедшее денно и нощно.