На том и порешили. Коля в голове Кати Трифоновой уже отсутствовал. Недавно ей попалась статья о современных браках. Оказалось, что девяносто процентов создавших семью после тридцати вместе работали. «Логично, жаль, не мой случай, – вздохнула невеста без места. – Значит, шансов выйти замуж у меня совсем мало». Она поклялась не связываться с врачами и пациентами ни при каких обстоятельствах. Так хорошо изучила и тех, и других, что влюбиться не получилось бы и под дулом автомата, не то что добровольно. А с кем еще можно познакомиться в клинике? Об инженере, приезжающем раз в неделю из головного офиса, у нее и мыслей не было. Но именно он зашел выпить кофе туда, где она пила чай. То есть, наоборот, он уже пил, а она зашла. Мог бы кивнуть и беспрепятственно двигаться к своей машине. Забрезжило было в сознании, что Коля вписался в день для друзей, и погасло. Катя была не из тех, кто начинает безудержно мечтать при появлении мужчины. Зачем торопиться? Пусть свернет великолепный павлиний хвост и станет собой. Но роман она перед сном читала любовный. А это что-нибудь да значило.

Утром Трифонова отправилась за креветками, ананасом, укропом, сыром, майонезом и кетчупом для салата, который Александрине казался более легким, чем пирог с мясом. Спутанный войлок туч заботливо проложился между Москвой и космосом, но было тепло. И еще очень пустынно и невероятно грязно. После запертого чистого двора общий тротуар казался помойкой. Не только вдоль стен домов, но и посередине валялись бумажные стаканы, пивные банки и бутылки, объедки, сигаретные пачки и даже пакеты с мусором. «С одной стороны, проходные дворы нужно открывать, иначе вся логистика центра извращается. Он рассчитан на сквозной проход. Мне дворами до магазина пять минут. А обходить по тротуару буду пятнадцать, – думала Катя. – С другой – как их откроешь? Ведь по колено во всякой дряни будешь ходить сутками. Почему нас вынуждают каждый день повторять одно и то же? Почему нет ничего нового?»

Правда, так было каждые выходные. Конечно, урны надолго исчезли из города и только-только начали возвращаться в минимальных количествах. Причем самые неудобные – высокие и узкие. Но веселящиеся допоздна москвичи и гости столицы, кажется, напрочь забыли, для чего они предназначены. Или не знали никогда. «Кто это вытворяет, ну кто? – привычно гадала Катя. – Их нигде никогда не воспитывали? Так не бывает. В нашей стране хлебом не корми, но дай с рождения до смерти внушать ближнему, чего ему нельзя. Они друг друга не стесняются, потому что все такие? И куда они табунами ходят в нашем углу? К метро? Тогда откуда? Просто от одной станции до другой с пивом и хот-догами? Называется «прошвырнуться по центру»? По центру Москвы?» Ответов на эти вопросы не было, но задавались они каждый раз. И все чаще означали не возмущение, а ужас. Катя начинала бояться сограждан, поведение которых ей не удавалось объяснить. По всему городу таких ночных прохожих были миллионы. И от этого становилось еще страшнее.

Но в этот раз испугаться Трифонова не успела. Ее отвлекло нечто небывалое. На асфальте поперек тротуара кто-то разборчиво начертал розовым мелком: «Екатерина, куда вы пропали с газетами?» Чуть ниже было написано «мел» и нарисованы стрелки к водосточной трубе, где, вероятно, он и был спрятан. Представить себе людей, вынужденных общаться посредством надписей в век сотовой связи, оказалось невозможно. «Ужрались ребята. Бредят в письменной форме», – подумала Катя, чуть вздрогнув при виде собственного имени под ногами. Понимала, что обращались не к ней, а к ее неведомой тезке, но все равно почувствовала сопричастность. И пошла себе дальше. Ближайшие гастрономы соседствовали, как люди, – интересно и не нарочно. На одной улице через дом от «Азбуки вкуса» располагалась «Магнолия». Когда девушка переселилась сюда, она ходила в «Магнолию» мимо «Азбуки», даже не косясь в ее сторону. Когда привыкла к зарплате главной медсестры, стала отовариваться в «Азбуке», забыв, что чуть дальше «Магнолия». И то, что можно напрочь забыть о существовании переставшего быть тебе нужным магазина, было великим открытием провинциалки в столице.

Возвращаясь домой, Катя снова подошла к записке на тротуаре. Пока ее не было, неуловимая Екатерина извлекла из тайника в водостоке все тот же розовый мелок и ответила: «Сергей Сергеевич, я вас не застала и ушла в печатню». Под ответным посланием красовались два комментария. «Товарищи! Пожалуйста, не останавливайтесь! Наш дом напряженно следит за тем, что там у вас с газетами». И: «Напишите адрес печатни, мы туда Екатерине горячих булочек отнесем». Невероятно смотрелись на асфальте четыре разных почерка. Бодрило то, что люди свободно присоединялись к дискуссии Сергея Сергеевича и Екатерины. Нащупывали в трубе мел, пытались ловко устроить его в руке. Потом наклонялись посреди улицы. Начинали писать, не обращая внимания на прохожих. И, главное, возвращали с каждым разом уменьшавшуюся розовую палочку на место, найденное предприимчивым Сергеем Сергеевичем. «Москва, – подумала Трифонова. – Одни выводят буквы днем, другие мусорят ночью. Но как же тут хорошо».

Александрина не опоздала ни на минуту. Вошла и демонстративно молча оглядела Катю с головы до ног. Обе совсем не изменились. Разве что новоявленной светской львице удалось похудеть так, что широкие плечи больше не мешали замечать ее диетический героизм. И одежда стала изумительной – гладкий, непохожий на синтетику материал льнул к коже, но не облеплял ее, заметно струился, но нигде не оттопыривался и не стоял колом. А главная медсестра повадилась собирать длинные волосы в аккуратный пучок на затылке.

– Привет, Кать!

Голос младшей школьницы, читающей выпускникам на последнем звонке трогательное стихотворение, не стал ни ниже, ни глуше. Услыхав его, неповторимый, Трифонова бросилась к Александрине. Они по-девчоночьи неуклюже обнялись.

– Ты не обратила внимания, встретились Екатерина и Сергей Сергеевич? – улыбнулась Катя.

– Кто такие? При чем тут я?

– Да два каких-то чудика затеяли переписку на тротуаре перед домом. Народ присоединился.

– А-а. Жаль, что не довелось насладиться. Дождь прошел, асфальт мокрый и чистый.

Трифонова пересказала нехитрое содержание. И Стомахина выдала то же, что и она сама двумя часами раньше:

– За это я и люблю Москву… Слушай, Кать, мы три года не виделись, а ты перед моим приходом не накрасилась и не вырядилась в брендовые тряпки. Ценю, ох, ценю.

– Ты тоже не накрасилась. А брендовые тряпки я тебе всегда легко прощала, – засмеялась Катя. – Проходи, наконец.

– Какую квартиру сняла! – воскликнула Александрина, оглядевшись. – Дизайнер поработал на совесть. Даже не представляю, кто такое решился сдать. Наверное, переехали в Европу, иначе не объяснишь…

– Угадала. Только не в Европу, а в Америку.

– Ну, я же говорю. И сколько тут метров? Далеко за восемьдесят?

– Сто с небольшим.

– Точно, я еще в кухне не была… Отлично… И ванная… Крутая сантехника…

– Да, мне действительно повезло, – согласилась Катя.

– Ладно, извини, но я тут запрусь ненадолго… – шагнув в ванную, сказала Александрина. – Вино в холодильник не ставь, его букет раскрывается при комнатной температуре.