и кроме местной популярности он ничего не добился. У Брануэлла росло раздражение, которое ему стало труднее сдерживать, и всё чаще родные замечали в нём резкость и грубость, с которой не знали, как бороться. Ближе к осени Брануэлл устроился клерком в железнодорожную контору в Коуин-Бридж.

«Великий Боже, как нудно исполнять каждый день одно и то же. Надо постараться найти хоть что-то занимательное в этой работе, а то можно взбеситься от скуки. А, что здесь найдёшь интересного? Ежедневное заполнение бумаг и разного рода книг, приходных, расходных. Угля пошло столько-то, мазута столько, дров, и так далее. Прибытие поездов, отправление. Приходиться слушать весь день невыносимые гудки. И так, день изо дня. Неужели я должен вести эту жалкую, бесцветную жизнь? Я же умнее всех служащих конторы вместе взятых, а вынужден прозябать в этой дыре! Ещё смеют делать мне замечания: „Вы невнимательны“, „Вы опять пропустили“, „У Вас здесь ошибки…“ Хочется рисовать, но не этих же сослуживцев, они мне и так надоели. Одна радость, пойти в трактир и всё забыть…»

Творческая натура не переносит однообразной и монотонной работы, поэтому и Брануэллу и сёстрам тягостно выполнять свои обязанности. Девушки терпели сколько могли, особенно Шарлотта и Энн ради брата и отца. Брануэлл в отличии от них не был приучен жертвовать своими желаниями. Его душе нет покоя, но, что нужно делать, чтобы улучшить ситуацию он не знал.

Через несколько месяцев Брануэлл перешёл в контору Манчестерской Железной дороги.

Эмили с упоение продолжала писать хроники Гондала. Энн осенью перешла работать в семью Робинсона Торна Грина, живших близ Йорка и увидела, к своему удовольствию знаменитый Йорский собор.

Шарлотта было нашла место гувернантки, но при переписке с нанимательницей выяснилось, что той для её детей требовалась учительница музыки и пения, но Шарлотта в этом была не сильна, и сделка не состоялась. Следующая вакансия подвернулась только в марте следующего года в семействе Уайт Аппервуд.

Шарлотта ещё зимой начала писать рассказ в духе романов Ричардсона. Побуждаемая сомнениями в своём творчестве и желанием проконсультироваться у знатока, девушка послала неоконченную повесть Вордсворту, подписавшись псевдонимом и скрыв пол автора. Именитый поэт подверг критике её творение, не проявив интереса кто был автором, мужчина или женщина, что весьма уязвило самолюбие Шарлотты.

Отец и мать шестилетнего мальчугана и восьмилетней дочурки отнеслись к Шарлотте приветливее и дружелюбнее прежних её хозяев. Дети были тоже избалованны, но управляемы. Слуги в доме проявили к ней уважение. Несмотря на то, что Шарлотта скучала по своим родным и подругам и то, что у неё практически не оставалось времени на досуг, новая хозяйка тоже завалила её шитьём, всё же она была довольна местом. Родители её воспитанников были так любезны, что написали письмо Патрику Бронте, в котором просили навестить дочь и разрешили Эллен посещать подругу. Когда хозяева уезжали, Шарлотта оставалась за гувернантку и за домоуправительницу.

В июле Шарлотту отпустили на недельку домой по её просьбе, так как ей не терпелось повидать Энн, приехавшую на каникулы. Старшая сестра опасалась за здоровье самой младшей. Шарлотта всё больше укреплялась уверенностью, что им, трём сёстрам надо открыть свою недорогую школу на шесть — восемь учениц. Она загорелась этой идеей и увлекла сестёр, которые предпочли бы работать вместе, потому что знали и понимали друг друга. «О, как превосходно, — думала Энн, — работать вместе с сёстрами, и не надо было бы жить в семьях напыщенных эгоистов, презирающих тех, кто не имеет ни титула, ни имения, а вынужден трудиться. Возможно, нам доверят воспитание своих чад такие же, как и наш отец священослужители, и их дети не будут столь избалованы и испорчены каких мне довелось узнать. Напроти, они будут наивны и доверчивы. Ах, какое удовольствие обучать таких милых деток. И как замечательно делиться с детьми тем, что сама знаешь и умеешь. Мне думается мы полюбим друг друга, и потом нам будет жаль расставаться. В свободное время, пожалуй, мне придётся заняться своим самообразованием, чтобы ещё больше могла я отдать своим ученицам». «Своя школа — это нам очень подошло бы, — думала Эмили. — Шесть — восемь учениц на трёх воспитательниц это прекрасно. Мы не были бы загружены с утра до ночи, у нас, наверняка осталось бы время на размышления и… Да, но как эту школу организовать? Не знаю даже с чего начать. Думаю, что Шарлотта найдёт выход, тем более эта её идея».

Отец и тётя одобрили предложение Шарлотты и обсуждали с девочками подробности плана. Элизабет Брануэлл предложила помочь деньгами, на что Шарлотта не особо рассчитывала, зная, какая тётя экономная и практичная. Но и она не могла дать большую сумму, а надо ещё найти помещение и мебель. Одним из вариантов месторасположения школы Шарлотта выбрала окрестности Берлингтона, так как там она видела только один пансион для девочек. Шарлотта со всеми, кого знала, советовалась, опасаясь принять поспешное решение и провалить дело. Мисс Вулер медлила с ответом, что беспокоило её бывшую ученицу и коллегу. В конце концов, мисс Вулер написала, что ей не удастся помочь в осуществлении планов Бронте. Делами её школы теперь руководит сестра, а сама она не может предоставить часть помещения, потому что не хочет взять ответственность на себя за здоровье Эмили и Энн.

Размышляя над задуманным предприятием, Шарлотта сделала вывод, что для держателей школы их квалификация учителей низковата, и хорошо бы им самим поучиться французскому языку у тех, кто им владеет от рождения. Новая идея ещё больше укоренилась в голове предприимчивой девушки после того, как Мэри поделилась с Шарлоттой своим впечатлением от Брюсселя, где училась в то время.

Эмили и Энн договорились между собой, что напишут записки в свои дни рождения о впечатлениях и вскроют эти бумаги через четыре года, чтобы сравнить свои планы с тем, что произошло.

Эмили продолжает эпопею Гондала, пишет стихи, которые пока не показывает даже сёстрам.

Вокруг одни надгробья тут

И тени длинные растут.

Под этим дёрном, в глубине

Лежат ОНИ в далеком сне.

Под этим дёрном, подо мной —

Холодный, тёмный их покой.

И память бредит, и опять

Я слёзы не могу сдержать,

Ведь время, смерть, людская боль

На раны вечно сыплют соль.

Запомнить бы хоть половину

Земной тоски, когда я сгину.

Тогда и райской вышине

Не успокоить душу мне…

Записка Эмили, которую можно будет прочитать Энн через четыре года, содержит