Ирина Ивановна поджала губы, провожая взглядом отошедшего полковника.

— Откуда он вообще взялся, товарищ Михаил? У него ж тоже, как он выражается, «на лбу» Николаевская академия написана.

Комиссар пожал плечами.

— Видел его в Петросовете, товарищ Ирина. Только и всего. А остального — кто он да откуда — не ведаю.

— Понятно… вот что, комиссар — давайте-ка я тоже попытаюсь с этим противником, которого там «до роты» поговорить. Как-никак, русские люди, солдаты. Крови уже достаточно пролилось. Буржуям её пускать надо, министрам-капиталистам, а не простым мужикам в солдатских шинелях.

Комиссар заколебался. Оглянулся на своих людей — и тут с угла Таврического сада грянули несколько выстрелов — от стен полетела штукатурка.

— Этот Иванов прав; тут без артиллерии не сунешься. Половину отряда положим, а там вода к тому же. Разрешите мне попробовать, товарищ Михаил!

— Страшно мне вас отпускать, товарищ Ирина, — вдруг вырвалось у комиссара. — Не могу — вдруг случится чего с вами?.. Вот как подумаю — всё внутри переворачивается!.. Знаю, что нельзя так — а всё равно!..

— Если случится, — прохладно уронила Ирина Ивановна, — значит, суждено мне жертвою пасть в борьбе роковой. Погибнуть за счастье трудового народа, за свободу, за мировую революцию.

— Нет! Нет! Что за глупости, Ирина! — от волнения комиссар даже забыл о «товарище». — Не ходите никуда! Сейчас подтянут артиллерию, и…

— Глупо, — пожала плечами Ирина Ивановна. — Не знаю, кто защищает этих «временных», но они обречены. Весь город в наших руках. Сколько они ещё просидят в этом дворце? Сутки? Двое? А потом что? Верных частей у них нет. Нам уж скорее надо о бежавшем го… царе бывшем, то есть — беспокоиться. А этих-то?.. Нет, товарищ Михаил, я пойду, и не вздумайте меня останавливать!

— Вас, пожалуй, остановишь… — комиссар был бледен.

— Дайте лучше что-нибудь белое. Пока этот «полковник Иванов» или как его там по-настоящему и в самом деле не начал из пушек палить.

…Комиссар Михаил Жадов, пригнувшись за баррикадой, глядел вслед тонкой фигуркой в коротком полушубке, что медленно шла сейчас по ничейной земле, высоко подняв над головой белую тряпку.

Ограда сада, черная решетка была кое-где опрокинута, в одном месте замер подбитый броневик, пытавшийся, судя по всему, протаранить преграду. Возле него застыл убитый — в темной куртке рабочего.

С той стороны не стреляли. И вообще вокруг Таврического дворца внезапно наступила какая-то нехорошая, ждущая, сосущая сердце тишина.

Ирина Ивановна аккуратно перебралась через поваленную ограду. Облетевшие кусты безжалостно порублены топорами — здесь расчищали сектора обстрела.

— Я пришла с миром! — крикнула она громко, и слова эти показались ей самой такими странными, нелепыми и наигранными. — Позвольте приблизиться! Не стреляйте!

— Мы не стреляем в парламентёров, — вдруг раздался звонкий и совсем молодой голос. — Спускайтесь к воде… Ирина Ивановна!

Она вздрогнула. Белая тряпка едва не выпала из рук.

Однако к каналу она спустилась, в неглубокую выемку, не скрывавшую её даже и до пояса.

С той стороны среди деревьев появились один за другим три фигуры в шинелях, ловкие, гибкие. Не выпрямляясь, скользнули со своей стороны к урезу воды.

— Не бойтесь, Ирина Ивановна, — сказал один из новоприбывших. — Мы можете сюда, к нам… тут доски под водой, мы устроили… Федотов, тяни, Сашка!

Они втроём потянули за скрытую в палой листве верёвку. Из-под воды и впрямь появились хитро притопленные доски скрытого мостика.

— Идите к нам, не бойтесь! — повторил говоривший.

Ирина Ивановна перешла молча, по-прежнему высоко поднимая белую тряпку.

На том берегу её ждали — трое молодых безусых юнкера. «Павлоны», первый год.

— Здравствуйте, Ирина Ивановна, — вежливо сказал юнкер, снимая фуражку.

— Здравствуйте, Леонид, — проговорила она каким-то неживым, совершенно искусственным голосом. — Леонид Воронов. Не ожидала встретить вас здесь, господин юнкер.

— А наших здесь много, Ирина Ивановна, — легко ответил Воронов. Был он весь тонок, высок ростом, и на вид казался даже хрупким; однако винтовка лежала у него в руках, как влитая. — Далеко не все на юг ушли. Да, — он обернулся к своим молчаливым товарищам, — прошу любить и жаловать. Мадемуазель Ирина Ивановна Шульц, моя учительница… в Александровском корпусе. Ещё весной на уроках у вас сидел, Ирина Ивановна… и экзамен выпускной сдавал…

— Представьте же своих друзей, — прежним неестественным голосом сказала Ирина Ивановна.

— О, простите. Это Юра Кевнарский, из Полтавского корпуса, а это — Иван Бурмейстер, из Омского. Мы тут, так сказать, за начальство.

— Что вы делаете у… у этих? — вдруг чуть ли не грубо перебил товарища Бурмейстер — низкий, коренастый, с рябоватым лицом и решительным взглядом. — Как вы… почему вы — с ними?

«Эти» и «с ними» у него получилось почти ругательствами.

— Та-ак! Господа юнкера, это, во-первых, долгая история, а, во-вторых, к тому, что я должна вам сказать, касательства не имеет, — голос Ирины Ивановны зазвенел привычным металлом.

— Пришли, чтобы предложить нам сдаться? — мрачно бросил Кевнарский.

— Послушайте меня, — Ирина Ивановна прижала руки к груди. — Таврический дворец окружен. У Временного Собрания нет сил даже на то, чтобы его удержать, не говоря уж о том, чтобы отбить город. Немецкие добровольцы… не вмешиваются. Они договорились с Петросоветом. Будут выжидать. А сюда сейчас подтянут артиллерию — на прямую наводку… сколько вас здесь, господа юнкера? Сотня? Две? А вокруг дворца — тысяч десять, это самое меньшее. И… я бы поняла, защищай вы Государя. Но этих… они же изменили присяге! Это гнусные мятежники, смутьяне, хуже любых бомбистов!.. Зачем вам умирать за них, мальчики?!

— Мы не мальчики! — немедленно вспылил Бурмейстер.

— Леонид был моим учеником, совсем недавно, — парировала Ирина Ивановна. — И… из вашего ведь возраста и другие в Павловское училище попали, так?

— Так. Степка Васильчиков, например. Он тоже здесь, Ирина Ивановна.

— Очень хорошо. Тогда слушайте меня внимательно, господа юнкера. Я устрою так, чтобы вы отсюда бы вышли. И даже с оружием.

— Даже так? — насмешливо перебил Бурмейстер. — Чтобы сбежали? Забыли присягу? Долг?

— Ваш долг, Иван, защищать Государя, — медленно и холодно проронила Ирина Ивановна. — Государя, а не этих мятежников. Не этих смутьянов. Вы разве не слышали, что я говорила?

— Царь это всё допустил, — отвернулся Бурмейстер. — Говорят, что и от престола отрекся. За что его и выпустили. Он, небось, уже кофий в Баден-Бадене пьёт. А нам за него умирать? Временное-то Собрание, как-никак — депутаты Государственной Думы!

— А «петросовет» этот — настоящие мятежники! — поддержал Кевнарский.

— Они тоже мятежники, — голос Ирины Ивановны упал до шёпота. — И, если вы сейчас будете сопротивляться здесь, вас просто перебьют. А если сдадитесь после того, как всё кончится — расстреляют. У поганого рва, как самых презренных дезертиров. Вас для этого матери растили? Или, Бурмейстер, может,