в виде голоса, уже почти растворился в пространстве.

— Я становлюсь другим, — ты почти кричишь Перевозчику, переставая видеть его в сгущающемся вокруг мраке, который исторгает из своего чрева просто Голос:

— Ты обретаешь Эго, твое Высшее Я вынуждено впустить его, уступить часть своего естества.

— Зачем? — ты открываешь рот, не осознавая при этом, кричишь или шепчешь.

— Мы приближаемся, и по-другому «Там», которое почти «Здесь», не получится. Вот тебе еще подсказка. Эго объясняет — всегда себе, редко другим. Эго оправдывает — всегда себя, редко других. Эго защищает — всегда себя, никогда других. Высшее Я объясняет — всегда себе, никогда другим. Высшее Я прощает — всегда других, редко себя. Высшее Я защищает — всегда других, никогда себя. Эти полюсы заставляют тебя делать Выбор, но в своем выборе ты никогда не бываешь на одной стороне, исключительно в одном лагере. Человеческая душа — это исследователь, разведчик в стане противника, обряженный в чужую форму, под чужим флагом. Иной священник, проповедующий с амвона, не благочестивее палача, занесшего топор над плахой. Решение души держаться правой стороны обязательно коснется левой, так или иначе, ибо они (стороны), Высшее Я и Эго, крепко «держатся за руки».

— Священник, палач, — ты полностью обескуражен. — Это все персоналии «другого берега»?

— Уже этого, — глухо отвечает Голос, — мы подплываем.

Челнок, в котором, съежившись от страха, притаился вновь прибывающий, начинает сворачиваться в подобие кокона, «утягивая» за собой воды Небесной Реки, а весло, крепкое и несгибаемое до того, обмякнув, приобретает вид намокшей веревки. Все вокруг сжимается в темную, пульсирующую сферу, центром которой становишься ты.

— Что потом, — эхо шепота отражается от стенок непонятной «темницы». — Что потом?

Одиночество, сдавливающее и ужасающее, словно мир, существовавший в сознании мгновение назад, просто исчез, окутывает Универсум, и только Голос, родной, спасительный, поглаживающий и убаюкивающий, льется сверху:

— После завершения воплощения Контракт закрывается и душа может оценить траекторию своего движения (белая нить на черном поле). У Христа это был идеально прямой луч, по отклонению от него душа поймет, насколько, где и в каких случаях ее сознание отклонилось от Христосознания и на какую величину.

«Чем же отличается „непоколебимость“ Луча Христа от непоколебимости, например, стоящего всю жизнь на своем сумасброда, не свернувшего на пути ни перед кем?» — только думается тебе, а Голос тут как тут с ответом:

— Траектория бытия такой души есть замкнутый круг, и чем несговорчивее и упорнее индивид, тем круг меньше в диаметре, и даже может сжаться в точку, что означает, по сути, невыполнение Контракта, если, конечно, душа не ставила подпись уже под «точкой». Таков Контракт Понтия Пилата, стоявшего подле воплощенного Бога, но ослепленного не Сиянием Славы Его, а отраженным светом собственного Эго. Легко осудить, но Понтий не одинок, и кто знает, под чем поставил подпись пишущий эти строки или читающий их.

«Кто эти люди? — суетишься ты. — Может быть, один из них я?»

— Не важно. — Голос заставляет твое сердце, ты не знаешь откуда, но уверен, что оно уже есть, биться ровно. Такие мысли властвуют над тобой, и обретенный «берег» перестает пугать, отталкивать и злить, а Голос не прерывается: — Припадет на колено пред дурнушкой благородный красавец, протянет кольцо венчальное, а в придачу влюбленное сердце, а она возьми и откажись. Знакома подобная картина? Какие резоны двигают ею, сделавшую свой выбор не в пользу очевидности (с точки зрения стороннего свидетеля)? Да те же самые, что привели Адама к отторжению Рая и вкушению Яблока. Обладай душа только Эго, что никогда не ошибается с выбором… в свою пользу, мир рухнул бы, поелику всякая часть его конфликтовала бы со всеми остальными, что привело бы ко Всемирному Взрыву. Но душа, прежде всего, есть вместилище Высшего Я, Эго же — только противовес, а Высшее Я всегда выбирает жертвенность. Тот, коленопреклоненный красавец с бриллиантом, хорош всем, кроме одного, но вне ее Контракта, а Контракт есть Акт Жертвования душой как части ради Абсолюта как целого. Необъяснимое с точки зрения проявленного вполне логично при взгляде из тонкого плана.

— Перевозчик, — шепчешь ты из благодатного, уютного сна. — Что с твоим веслом?

— Оно теперь твое, — отвечает Голос. — Имя ему пуповина.

Ты не удивляешься, хотя и не понимаешь, о чем он, и спрашиваешь дальше:

— Перевозчик, а что с челноком?

— Теперь это женское лоно, что скоро оставишь ты, дабы выполнить подписанное, — ровным тоном сообщает Голос.

«Проглотив» и это, ты вопрошаешь вновь:

— Перевозчик, а что стало с Рекой?

— Она обернулась околоплодными водами, — хохочет Голос. — Ты есть плод.

— Кто же ты, Перевозчик, растворившийся в тумане, оставивший вместо себя Голос? — Дрожь бьет все тело в предвкушении ответа, и Голос не разочаровывает тебя.

— Я та, кто готова явить миру свое прекрасное дитя.

Плацебо

Два мудреца в одном тазу… да-да, полностью согласен, мизансцена не нова, но вполне сгодится для почти богословской беседы, о которой и пойдет речь далее.

Итак, два мудреца, имена коих мы благоразумно сохраним в тайне, дабы не портить оставшиеся земные дни им, а также впечатления о пращурах будущим потомкам, если таковым, конечно же, суждено появиться на свет, решились однажды на морскую прогулку: прочистить забитые книжной пылью легкие, поправить искалеченные долгим сидением позвоночники и усладить наконец-то вечно слезящиеся очи чем-то иным, кроме бесконечных стеллажей, кожаных корешков и глубокомысленных умозаключений седовласых авторов на всевозможные темы.

Утомительные поиски яхты по карману не увенчались успехом, портовые бичи, завидев в узкой, дрожащей ладони три медяка ржали так, что чайки взмывали с пирса с душераздирающими воплями искреннего негодования, активно справляя из-под небес на возмутителей спокойствия птичью нужду в виде неприличных размеров белесых, склизких клякс.

— На эти деньги, господа, — немного успокоившись от раздиравшего его хохота, заметил один из них, — вы можете позволить себе зафрахтовать вон то восхитительное корыто.

И грузчик указал огромной ручищей в сторону жестяного таза, служившего местным псам емкостью для водопоя.

— Мы берем, — быстро согласился долговязый покупатель, мужчина средних лет с черными, пронзительными глазами, горизонтальными, торчащими в стороны усами того же цвета и седой, бывает и такое, испанской бородкой. Он сунул монеты в лапу насмешнику и, неловко переставляя свои длинные, худосочные ноги, деловито направился к корыту. Его спутник, круглый как арбуз, засеменил следом, смешно перепрыгивая через бухты с пенькой и якорные цепи.

— Аккуратней с дредноутом при выходе на рейд, — усмехнулся грузчик, а его сотоварищи снова разразились гоготом, побуждающим жирных и ленивых причальных чаек на очередной, внеплановый облет акватории порта.

Погрузка в зафрахтованное плавсредство прошла достаточно