дверью, выбрался на свет Божий. Дождей в здешних местах не бывало уже с неделю, и кадка для воды стояла пустая. Монах заглянул внутрь, вытряхнул со дна возмущенного лягушонка и, тяжело вздохнув, направился к реке. Мышцы понемногу вспоминали радость сокращения, легкие с удовольствием втягивали ароматы лесной жизни, а кадка, в нетерпеливом ожидании пополнения своего чрева, в такт шагам долбила отшельника по колену, подгоняя его, подзуживая, подначивая и увлекая.

Пограничные стволы соснового бора цеплялись мощными, кряжистыми корнями за самый край обрыва, и монах, перешедший в нахлынувшем на него восторге на бег, едва успел остановиться. Внизу, у самой ленты неторопливой реки, раскинув руки лежал человек. Отшельник застыл, давненько он не встречал собратьев по разуму, а, не имея зерцала, стал подзабывать и внешний вид таковых и даже как-то засмущался, благо то был мужчина и, слава Богу, в одеждах. Он некоторое время раздумывал, не спуститься ли к воде в другом месте, но любопытство, вполне человеческое, еще не сгинувшее в нем чувство, сподвигавшее на величайшие подвиги и немыслимые безрассудства сынов Адамовых во все времена, перебороло страх и стеснение, и монах, подобрав рясу, спрыгнул вниз, на песчаный склон.

Рыбак пребывал под впечатлением от встречи. Карманы его, как и прежде, были пусты, а сведения, сообщенные «говорящим уловом», не укладывались в его сознании, но улыбка не сползала с физиономии, и теплый ветер, зацепившись за шевелюру, не собирался покидать своего нового пристанища… до тех пор, пока шорох песка не спугнул его легкие крылья.

— Благослови Бог, — услышал рыбак и открыл глаза. Бледный, худосочный человек в рясе, с крестом на груди и бадьей в руке возвышался над ним.

— И вам доброго дня, — отозвался, поднимаясь с песка, рыбак. — За водичкой, святой человек?

— За ней, — кивнул отшельник, бухая кадку в прозрачные прибрежные струи. — Как улов?

Рыбак пожал плечами:

— Одна рыбешка.

— Не густо, — согласился монах, кряхтя вытаскивая полную кадку из реки.

— Говорящая, — с лукавой ухмылкой произнес рыбак, с удовольствием наблюдая, как кадка грохнулась на песок, обдав брызгами отшельника, у которого от изумления отвисла челюсть.

— Неужто и впрямь, где же она?

— Отпустил, как и обещал. — Рыбак развел руками. — За дар.

— Ты глаголил с ней? — мокрый монах не мог справиться с восторгом и… недоверием.

— Было дело, — коротко ответил рыбак и начал не спеша собирать сети.

— Милый человек, — взмолился монах, вцепившись обеими руками в нагрудный крест, — поведай, о чем?

— Всего не упомнить. — Рыбак остановился на миг, задумался и снова занялся сетью. — Да и зачем тебе?

Отшельник перекрестился.

— Пока ты глаголил с рыбой, со мной беседовал Бог, я все записал.

Теперь уже рыбак недоверчиво поглядел на собеседника.

— Помню последнюю фразу. Если перескажу, покажешь свои записи?

Монах с готовностью закивал головой.

— Не тяни, прошу.

Рыбак прикрыл веки, положил руку на лоб и выставил правую ногу вперед, в общем, принял абсолютно театральную позу, которую заприметил в прошлом году в деревенском балагане (в тот раз давали Гамлета), и, выдержав необходимую паузу, продекламировал:

— «Крещеные» эгрегоры, те, что под зонтиком Христосознания, тяготеют к воде, и занимаемые ими пространства полны вод пресных и морских, в отличие, к примеру, от других эгрегоров, исповедующих иные истины, где места их обитания пустынны, песчанны и жарки.

— Это цитата, — не без гордости заключил он и, открыв глаза, увидел, что отшельник, отыскав где-то сухую веточку ивы, выводит ею прямо на песке. Через минуту он закончил и, вскочив на ноги, улыбнулся:

— Вот.

Рыбак подошел к природному «манускрипту» ближе, текст гласил: «Дар истинный меняет сознание, то есть несет в себе энергии более высоких вибраций, нежели имеет сознание получателя. Дар иллюзорный (материальный) — суть перемещение одних, низких, вибраций внутри других (таких же). Но помни, что сии дары (иллюзорные) существуют в горизонтальном направлении, дары истины же имеют антипод, направленный вниз. Гордыня вибрирует очень тонко, посему стоит на вершине развития сознания, но эта вершина есть отражение истины, ее перевертыш».

Закончив шевелить губами, рыбак поднял глаза на отшельника и они, не сговариваясь, одновременно произнесли:

— Я хочу…

— Говори первый, — уступил монах, когда их дружный смех затих в ивовых прядях.

— Я хочу найти Бога и услышать Его, как услышал ты. — Рыбак смотрел на товарища глазами, полными слез.

— Готов поменять свободу на темную келью? — Отшельник содрогнулся, здесь, под солнцем, обласканный теплым ветром, среди кипящей вокруг жизни, запах прелой древесины его жилища раздражал сознание особенно сильно.

Рыбак торопливо закивал головой:

— Да, да. А чего хотел ты?

Монах, ни секунды не раздумывая, назвал свою мечту:

— Поймать говорящую рыбу, как ты.

— Вот моя сеть, бери, все реки, озера и моря в твоем распоряжении. — Рыбак, наскоро свернув еще мокрые тенета, протянул их отшельнику, а тот, сняв с себя рясу, с полубезумной улыбкой на устах, прошептал:

— Вверх по склону и прямо через чащу, там мой, извини, теперь твой скит.

— Найду, — почти прокричал рыбак и, выхватив полуистлевшую одежонку, полез по песчаной тропинке к своему Богу.

Прекрасное дитя

Где воды отошли от дна

И обнажили суть земную,

Моя душа бредет одна,

Свой путь задумчиво смакуя.

У тебя есть четкий план, поразительно точный, продуманный, прорисованный до мельчайших деталей и подробностей: где повернуть, когда остановиться, слова, фразы, вздохи, повороты головы, первый шаг, последний вдох, страхи, сомнения, решения, победы, поражения, переломы, простуды, встречи, расставания, сон, явь, боль, смех — все отражено в этой картине возможных направлений через узловые точки Выбора, белоснежное поле Контракта испещрено черными линиями вариантов бытия.

Столь часты твои приходы в этот мир, столь опытен и мудр дух твой, так много испытала и пережила душа твоя, что Свобод с каждым новым Контрактом становится все больше и больше, а каждый Выбор расщепляет возможную ветвь земной жизни все тоньше и тоньше, и вот уже узлы расползлись по листу, а «рожденные» ими лучи закрывают его полностью, от кромки до кромки. Нужно ставить подпись.

Здесь это не сложная процедура, всего лишь подтверждающая твое согласие мысль, но… там, в плотном мире, одни страдания, неудобства и тяготы. Ты пока еще помнишь ужас прихода и страх ухода, утлая, стягивающая, ограничивающая, требующая ухода и беспрестанных забот оболочка души, светящиеся в этом мире любовью, готовы сожрать, оклеветать, оттолкнуть, истребить, уничтожить, едва закончив трансформацию. Нет, говоришь ты, я не хочу ставить подпись, я остаюсь.

Тот, кто ждет в «челноке» и готов переправить тебя на «другой берег», не удивлен отказу — на его памяти только дух, нареченный Иисусом, поставил подпись сразу, и то