своей таинственности могло восприниматься как глас Божий. Нам известно, что совесть осуждает различные действия в разных частях света и что в целом она везде согласуется с племенными обычаями. Что же тогда происходит на самом деле, когда в человеке пробуждается совесть?

Слово «совесть» фактически обнимает собой сразу несколько чувств; самым простым из них является страх раскрыть себя. Уверен, что лично вы, читатель, прожили совершенно безупречную жизнь, но если говорить о человеке, тайно совершившем поступок, осуждаемый обществом, мы обнаружим, что этот человек начнет раскаиваться в своем поступке лишь в том случае, когда возникнет опасность, что его тайна раскроется.

Я не возьмусь утверждать, что раскаяние постигнет профессионального вора, ремесло которого предполагает некоторую долю риска и страх тюремного заключения, но сказанное вполне относится к так называемым респектабельным преступникам, например, к управляющему банком, который присвоил чужие деньги в миг стресса, или к священнослужителю, время от времени одержимому соблазнами чувственной природы. Такие люди могут позабыть о своем преступлении, если им удается сохранить его в тайне, но когда все раскрывается или когда появляется реальная возможность этого, они начинают желать от себя большей порядочности, и данное желание может наделить их обостренным осознанием масштабов своей греховности.

Тесно связан с указанным ощущением страх оказаться блудной овцой, изгнанной из стада. Человек, который шельмует в карточной игре или не выплачивает долг чести, лишен каких бы то ни было устоев, подразумевающих боязнь осуждения ближних. В этом он схож с религиозными реформаторами, анархистами и революционерами: все они солидарны в том, что каково бы ни было настоящее, будущее принадлежит им, и чем ничтожнее их настоящее, тем блистательнее будет их будущее. Эти люди, несмотря на враждебность общества, не чувствуют себя грешниками, но человек, который полностью принимает общественную мораль, одновременно выступая против нее, сильно страдает, лишаясь единения с ближними, и страх этой катастрофы (или боли, с нею связанной) вполне может побудить его посчитать свои действия греховными.

Впрочем, ощущение греховности в своих главных формах уходит гораздо глубже. Оно коренится в бессознательном и не проявляется в сознании в виде страха неодобрения со стороны других людей. В сознании определенные виды наших действий получают пометку «Грех» без видимых причин для самого человека. Когда кто-то совершает эти действия, он чувствует себя неловко, сам не зная почему. Он хочет быть таким человеком, который способен воздерживаться от поступков, признаваемых грехом. Он удостаивает морального восхищения только тех, кого полагает чистыми сердцем. С большей или меньшей степенью сожаления он принимает за данность, что сам не вправе быть причисленным к святым; при этом его представление о святости, вероятно, практически нереализуемо в повседневной жизни. Следовательно, он идет по жизни с чувством вины, ощущая, что лучшее – не для него и что самые возвышенные моменты его жизни суть поводы для сентиментального раскаяния.

Источником этих ощущений практически во всех случаях являются моральные наставления, преподанные человеку ранее шестилетнего возраста его матерью или няней. Сызмальства он узнает, что плохо сквернословить и что не очень-то хорошо употреблять выражения, недостойные дамского общества, что только дурные мужчины пьют спиртное и что табак несовместим с высшей добродетелью. Он узнает, что никогда не следует лгать. А также, самое важное, он узнает, что всякий интерес к сексуальным вопросам омерзителен. Этот человек усваивает взгляды своей матери и верит, что ее устами с ним говорит Творец. Материнская любовь – или, если мать пренебрегает своими родительскими обязанностями – забота няни видится величайшим удовольствием в жизни, причем это удовольствие доступно, лишь когда он не грешит против усвоенного морального кодекса. Поэтому он начинает усматривать нечто смутно ужасное в поведении, вызывающем неодобрение его матери или няни. Постепенно, по мере взросления, он забывает, откуда взялся этот моральный кодекс и каково было изначальное наказание за его нарушение, но вовсе не отвергает сам кодекс и не перестает считать, что произойдет нечто жуткое, если он посмеет его нарушить.

Вообще-то, во многом эти моральные наставления для детей лишены рациональных оснований и потому вряд ли применимы к повседневному поведению обычного человека. Например, человек, который употребляет так называемые «дурные слова», с рациональной точки зрения ничуть не хуже того, кто этого не делает. Тем не менее практически каждый, кто попытается вообразить святого, сочтет необходимым условием святости отказ от сквернословия. С позиций разума это попросту глупо. То же самое относится к алкоголю и табаку. Что касается спиртного, описанное ощущение неведомо южным странам; более того, здесь обнаруживается некое двуличие, ведь известно, что Господь и апостолы пили вино. А по поводу табака отрицательное отношение объяснить проще, ибо вся великие святые жили до того, как курение вошло в обиход. Но и тут не найти рациональных возражений. Уверенность в том, что никто из святых не стал бы курить, опирается на мнение, будто никто из них не стал бы делать ничего такого, что доставляло бы удовольствие. Эта аскетическая черта повседневной морали превратилась едва ли не в подсознательную, но она проявляет себя множеством способов, лишая наш моральный кодекс рациональности. В рациональной этике будет похвальным приносить удовольствие кому-либо, даже самому себе, при условии, что не возникает равнозначных отрицательных последствий для себя или для других. Идеально добродетельный человек, если избавится от аскетизма, будет тем, кто допускает наслаждение всем хорошим в отсутствие дурных последствий, способных перевесить наслаждение.

Рассмотрим, к примеру, ложь. Не стану отрицать, что в мире наблюдается переизбыток лжи и что всем будет лучше, сделайся люди правдивее, но, как мне кажется, всякий разумный человек согласится с тем, что ложь в некоторых случаях можно оправдать конкретными обстоятельствами. Помнится, однажды на загородной прогулке я увидел изнуренную до крайности лисицу, которая тем не менее еще пыталась бежать. Спустя несколько минут показались охотники. Меня спросили, не видел ли я лису, и я сказал, что да, видел. Тогда они спросили, куда она побежала, и я в ответ солгал. Не думаю, что я стал бы лучше как человек, скажи я правду.

Но основополагающий урон ранние нравственные наставления наносят в области сексуальных отношений. Если ребенка воспитывают в традиционном духе достаточно строгие родители или няни, связь между грехом и половыми органами настолько прочно закрепляется к шести годам, что ее уже почти невозможно разорвать вплоть до конца жизни.

Эту связь усугубляет, разумеется, эдипов комплекс: ведь женщина, горячо любимая в детстве, есть та, с кем по определению невозможны сексуальные контакты. В результате многие взрослые мужчины думают, что секс унижает женщин, и не могут уважать своих жен, если только те не отвергают