в очереди за тем, чтобы кое-что купить в буфете, чтобы перекусить. Очередь молчит, в большинстве говорит только буфетчица, в белой накрахмаленной повязке на голове в виде колокольни Ивана Великого. Передний крайний в очереди среднего пошива гражданин делает буфетчице заказ:

— Налей-ка мне 200 гр. вина, приплюсуй бутылку пива, на закуску свешай 50 гр. колбасы, положи яичко, ещё кусочке хлеба и пиз…ц! — машинально, видимо, для украшения своего заказа, добавил он.

Подавив в себе кривую улыбку, появившуюся было на лице, буфетчица, отпустив что заказано и рассчитавшись с этим клиентом, машинально спросила следующего покупателя:

— А вам что?

— А мне тоже самое, только без пиз…ца! Потому что я иностранец, и не знаю с чем едят это кушанье.

Буфетчица удивлённо взметнула глазами, настоль странного клиента. Её одолевал приступ смеха, но она для приличия сдерживала себя, чтоб нескромно, не расхохотаться, стала отпускать покупателю то, что он заказал. Когда было всё поставлено перед этим странным клиентом, буфетчица назвала сумму, причитающуюся с него денег. Сумма была точь-в-точь такой же, как и с предыдущего покупателя. Весьма возмутившись обсчётом, иностранец с укором вступил с буфетчицей в разговор.

— Как-же так?! — негодовал он. — Гражданин, заказывающий передо мной, взял тоже, что и я и в добавок брал ещё пиз…ц, я же от этого дополнительного кушанья отказался, а деньги с меня хотите взять такие же, как и с того? Это же явный обсчёт покупателя! — с горячностью возмущался он. — Вы хоть нас иностранцев пощадите и не обсчитывайте. Мы, в Америке с этим явлением совсем не знакомы, и у нас в кошельке на учёте каждый цент.

Буфетчица, видя, что перед ней не обычный русский покупатель, а иностранец, но хорошо владеющий русским языком, совсем опешила и от растерянности не сразу нашлась что ему отвечать.

— Видите-ли, какое тут дело-то! — вступила она с ним в объяснение, стараясь быть вежливой и тактичной. Жестикулируя руками, она старательно стала ему объяснять. — Гражданин, который был впереди вас, заказывал то, что и вы, и в добавок «то» — ну сами понимаете, от чего вы разумно отказались. Так вот, «того-то» у нас в продаже, просто-напросто не бывает, и я ему естественно «то»-то не отпустила. Поэтому-то сумма с него и была такой же, как и с вас. Я вас нисколечко не обсчитала!

— Тогда другое дело! — облегчённо проговорил иностранец. — А то у вас в России, такое сплошь и рядом бывает.

Рассчитавшись за заказанное, он забрал его и направился к столам, ища место где-бы усесться. Буфетчица только теперь дала волю своему смеху, она так расхохоталась, что в смехе тряслось всё её тучное тело и невольно повалилась на ящики с пустыми бутылками из-под пива. Её тело так неудержимо тряслось, что казалось, впору на неё набивать обручи, чтоб не рассыпалась! Люди, стоявшие в очереди, тоже весело засмеялись, они оживлённо зашевелились от неудержимого смеха:

— Ха-ха-ха! Го-го-го!

Только один лысый, деревенского покроя старичок, нетерпеливо ждавший, когда подойдёт его очередь, с упрёком к публике сказал:

— Да перестаньте хохотать-то дьяволы! Тут жрать, терпенья нет, хочется, а они…

На этом и оборвались Федькины размышления о его странствовании, их оборвала мать:

— Ты будешь нынче вставать-то, время девять часов, а ты всё нежишься. Вставай!

— Не нарушай моей инерции! Ты видишь — я лежу и сплю, свои мысли привожу в порядок, — деликатно отговорился Федька.

Мать ушла. А Федька тут же со сладкой потяготой всем телом встал с постели, направился в дом. Умывшись, он долго расчёсывал свои волосы перед зеркалом, взбивая их в висячий клок кудрей. Наспех позавтракав, Федька выпорхнул на улицу.

На исходе праздника в честь Троицы в этот день, людей на улице было меньше, чем в первый день, и чем вчера, но опохмеляющихся было предостаточно. Ботинки хромовые, брюки клёш навыпуск, грудь колесом. Федька ходит по селу козырем, в дело и не в дело скаля в смехе рот, демонстративно показывая свои золотые протезы. Вечером этого дня, Федька решил во что бы то не стало наверстать упущенное вчера. Выпив для смелости водки грамм двести, оставив дома гармонь, он по-ухарски выскочил на улицу и растаял в сумеречной мгле. Дуню ему долго разыскивать не пришлось, она вместе со своей подружкой Настей, которая, кстати, поджидала своего жениха для свиданки, стояла на Дунаевском перекрестке и беседовала со своей подружкой. Федька бесцеремонно подхватил Дуню под руку и повёл её на берег озера, где обычно разгуливаются влюбленный парочки.

— Ты что, нынче без гармони на гулянье-то вышел? И меня водишь по тёмным местам? — первой заговорила Дуня, предчувственно, находя в этом какой-то знак.

— А она у меня немножко изломалась! — весело улыбаясь соврал Федька, дрожа всем телом, от близкого соприкосновения к Дуне, которая с детской доверительностью следовала рядом с ним.

Федька, выбрав место уселся на подмосте амбара, рядом усадил Дуню. Разъярившись и не сдержав в себе, было влечения к Дуне, Федька развязано приступил к исполнению своих коварных замыслов. Применив силовые приёмы, он рывком привлёк Дуню к себе и смачно поцеловав её в губы, стал позволять себе дальнейшие вольности, нахально полез ей в груди. Дуня, по-своему, как могла отстраняла от себя злонамеренные действия его рук, стараясь вырваться из его цепких объятий. Он ей на ухо шептал горячие слова о любви, но она стойко не поддавалась. Он до боли крутил ей руки, лез с поцелуями, но она отстраняла своё лицо от навязчивого поцелуя, отводя его в сторону.

— Что ты какая, что нельзя до тебя дотронуться. Что тебя никак не уломаешь, и что ты меня до себя не допускаешь, — бессвязно, пыша всем телом, бормотал он над её ухом. — Целовать-то вроде дозволяешь, а руку мою до грудей не допускаешь! — злорадствуя пыхтел Федька, стараясь повалить Дуню на помост.

— Ты, пожалуй, ещё куда рукой полезешь, тебе только поддайся. А кто нахальство захочет применить, тот сам будет посрамлённым! — смело и мужественно предупредила юная Дуня Федьке.

— А я всё же не побоюсь и не отступлю! — самонадеянно проговорил Федька, и с новой силой начал её уламывать.

Она как подраненная уточка, затрепыхалась под ним, всеми силами старалась вырваться.

— Пусти! А то закричу во всю улицу! Тогда тебе попадёт!

— Не шуми и не рыпайся! Ещё не было, чтобы от меня ускользали! — наседая бормотал Федька. — Я тебе кошелёк в заклад оставлю! — нахальствовал в усильях он.

У Дуни от обиды наморщился нос, покосились губы, удивлённо вверх взметнулись брови. И она, собрав всю свою силу, выскользнула из его объятий, влепила ему такую