– Амба. А теперь шнеля, – сказал дед.

– Убился? – спросил Лоузи.

– Бошку себе размозжил. Шнеля, – повторил дедуля Джок, повернулся и зашагал к хибаре.

Если б они пошли направо, увидели бы меня, но они пошли налево, и я успел вырулить на велике с другой стороны.

Я слышал, как они смеялись в темноте, сваливая. Как будто закончили смену или шли домой из паба или с футбола.

Я подошел к сухому доку и заглянул вниз. Свет от фонаря отражался от края, а внизу была такая темень, что хоть глаз выколи. Оттуда не слышалось ни звука.

Поэтому я спустился по железным ступенькам в док. Я слышал, как сердце стучит в груди. Я обсирался со страху и в то же время, помню, был бодр и возбужден. Но я нервничал, потому что было очень темно. Я не видел дна, пока не нащупал его подошвами кед. Посмотрел вверх: я проделал долгий путь, а возвращаться еще дольше. Потом я услышал за спиной негромкие стоны и голос, шептавший что-то нечленораздельное.

Я увидел темную бесформенную груду, которая слабо, еле заметно дышала. Она была похожа на издыхавшего раненого зверя. Стремный монолог продолжался. Помню, мне померещилось, что Джонни просил всех баб, которых обидел, простить его и помочь, но это уже было бесполезно. Когда я подобрался ближе, он поднял на меня остекленевший взгляд и заладил:

– Будь другом… Фрэнк… будь другом…

У него был проломлен затылок, и оттуда вытекала густая кровища. Я отступил, чтобы не замазать кеды. Взгляд у него был безумный, но уже затуманенный. Я понял, что он подыхает.

И быстро догадался, чего он от меня хотел.

Я сделал это, а затем медленно попятился к стене. Посмотрел вверх на ступеньки. Я весь дрожал и был как выжатый лимон. Я понимал: из дока мне ни за что не выкарабкаться – даже пытаться опасно.

Но я не мог там остаться.

Урчащий лимузин ползет вдоль бордюра и останавливается напротив Франко. Машина кажется неуместной в такое время на Лит-уок: для свадьбы или девичника рановато, да и похоронной процессии не видать. Франко заглядывает в салон, но сквозь тонированные стекла ничего не видно. Потом опускается окно с пассажирской стороны и появляется пухлая рука, инкрустированная золотыми кольцами, а за ней – большая обритая голова.

– Залезай.

Фрэнк Бегби, так и быть, садится, тут же замечая, что Дейви «Тайрон» Пауэр[4] не так уж сильно изменился. Он всегда брился наголо, так что с годами не появилось отчетливой лысины или седины. «Ну и все такой же пиздюк жирный», – думает Бегби, когда его всасывает роскошная обивка. По приемнику негромко играет «Бог подарил тебе рок-н-ролл» в исполнении «Арджентов»[5].

– Слыхал, ты снова в городе, – говорит Тайрон, не глядя на него. – Соболезную утрате. Потерять ребенка – это хреново.

Фрэнк Бегби молчит. «Раз… два… три…» Он следит за дыхательным ритмом Тайрона. Многое можно рассказать о человеке по тому, как он дышит. Пауэр равномерно вдыхает через нос, но потом вдруг заглатывает полный рот воздуха, словно акула, вынырнувшая на поверхность за добычей. Кто-то может увидеть в этом лишь агрессию и силу, но Фрэнк Бегби отмечает слабость. Возможно, признак тревоги. Ну или просто через этот шнобель прошло до хренища много кокса.

Франко смотрит на извивающийся шнур, присоединенный к прикуривателю. Пульс учащается. «Не может быть».

– Эта зарядка, – начинает он, доставая свою мобилу, – она подойдет к моему айфону?

– Почему нет… – Тайрон смотрит на разъем. – Угу, втыкай.

– Зыко, – говорит Фрэнк, тут же понимая, что уже сто лет не употреблял это слово, и с приятным щелчком вставляет вилку в гнездо телефона; устройство вибрирует, и с краю индикатора заряда вскоре появляется красная полоска.

– Значит, художник, Фрэнк? – Тайрон поворачивается к нему, насмешливо подмигивая. – Не буду пиздеть за всю эту байду – типа я всегда знал, что в тебе это есть. Ничего такого я и близко не видел.

Фрэнк Бегби отвечает сдержанной улыбкой:

– Я тоже удивился.

– Слыхал, живешь с какой-то американской цыпой. Арт-терапевтом, – прощупывает его Тайрон.

У Франко напрягается спина. Он равномерно, медленно втягивает воздух. «Вечная история с этими говнюками. Вынюхивают слабые места». Он вспоминает, как расслаблялся живот, когда он прижимался к голой спине Мелани. «Раз… два… три…»

– А ты там же?

– Не-а, новая хата, на Грандже, – говорит Тайрон и материт медлительного водилу «мини» прямо перед собой.

Туда-то, в Грандж, они и держат путь. Тайрон сердито и нетерпеливо лавирует между машинами по дороге на юг – в зеленый район, где за громадными каменными стенами посыпанные гравием подъездные дорожки ведут к барским виллам. Останавливается он у громадного, пышущего достатком дома из песчаника. Возле гаража припарковано несколько машин, некоторые покрыты именными чехлами. Тайрон всегда фанател от тачек, вспоминает Фрэнк Бегби.

Пауэр вырубает двигатель и выдергивает разъем из телефона Франко, остановившегося на 21 % заряда, – индикатор едва добрался до зеленой зоны. Включились обои с фотографией улыбающейся Мелани – таких красивых белых зубов в Шотландии почти не увидишь.

– Симпотная, – улыбается Тайрон, отдавая телефон Франко. – Супружница?

– Угу.

– Что, так и работает арт-терапевтом?

Мелани сейчас устроилась на полставки в универ, но в основном трудится над собственными арт-проектами. Хотя это не Тайрона собачье дело.

– Угу, – говорит Фрэнк, шагая вслед за Тайроном по барской, шикарно обставленной прихожей, стены сплошь завешаны картинами. Работ Франко не узнаёт, но, судя по роскошным рамам, то, что в них вставлено, представляет немалую ценность.

– Ты должен оценить, ты ж у нас художник, Фрэнк, – говорит Тайрон с наслаждением самозваного знатока, проводя его в большую гостиную с обеденной зоной в глубине и двумя вычурными люстрами колоссальных размеров под потолком; ну и конечно, снова картины. – Одна из крупнейших частных коллекций шотландского искусства, испытавшего влияние перерафаэлитов. Вот это вот – Дэвид Скотт, а эти две – Уильям Дайс. А еще у меня вот есть два оригинала Мёрдо Мэтисона Тейта[6]. – Он широким жестом обводит целую вереницу полотен с фигурами и пейзажами на стене. – Нехило для парня с Ниддри-Мейнс!