– Я без тебя не могу.

Он помолчал и ответил:

– Сейчас приеду.

Сумасшедшее было время. Ольга тогда мельком порадовалась, что Женька никогда не был в нее влюблен: ему нравились тихие девочки с тщательно заплетенными косичками, а не малолетние хулиганки. Потому с Ильясовым по-прежнему дружили, он искренне радовался за Ольгу и Никиту, хотя и не упускал случая над ними подшутить. Студенческая жизнь – сплошное веселье, помноженное на сессии, а когда учишься с парнем в разных институтах, это несколько усложняет процесс. У Ольги появились свои друзья, у Никиты – свои. Он жил с родителями, она тоже никуда не могла деться от мамы. Денег вечно не хватало, и все же волшебство не уходило.

Они с Никитой встречались каждый день, бродили по городу, вместе ездили в библиотеку, сидели в дешевых кофейнях и грели руки об одну на двоих чашку кофе. Он говорил ей какие-то ласковые слова, которые Ольга не могла запомнить, а помнила только то чудесное ощущение, которое испытывала, когда Никита их произносил. Они удирали с лекций, но не слишком часто, потому что Малиновский был серьезным студентом и на втором, и на третьем курсе, когда все уже пережили отсев первого и считали, что в институте можно неделями не появляться. Малиновский учился, и Ольга, глядя на него, училась тоже. Он ни разу не говорил ей, что они поженятся после института. Она ни разу не доставала его глупыми вопросами вроде «ты меня любишь?» или «ты меня никогда не бросишь?». Это было словно само собой разумеющееся, константа, как Кремль посреди Москвы или Кольцевая автодорога.

Потом умерла бабушка, и Ольге досталась однушка в Теплом Стане, далеко от метро и все-таки своя, родная. Бабушку было жалко, однако ей уже стукнуло девяносто семь, а Ольге – всего-то двадцать два, и ей хотелось свободы. Квартирный вопрос все и испортил. Ольга обрадовалась, обжилась, стала приглашать гостей, иногда шумели до утра... Никите это не нравилось. Он сказал раз, сказал другой, сказал третий. Ольга встала на дыбы.

– Ты ограничиваешь мою свободу! – орала она на Малиновского. – Тебе что от меня надо, а?

– Оля, я все понимаю, но нельзя устраивать вечеринки каждый день.

– Ты, как дедок, говоришь, а тебе столько лет, сколько и мне!

– Я просто стал тебя гораздо реже видеть.

Никита принципиально не переезжал к ней, отстаивая свою независимость.

– Ну так являйся сюда почаще!

– Я не сторонник пьяных разгулов.

– А я сторонница, да? Сторонница?

– В общем, так, – сказал Малиновский, который, несмотря на присущую ему рассудительность, все-таки был молод и горяч, – если ты это не прекратишь, я устраняюсь до поры до времени. Обещаю вернуться, когда передумаешь.

– Ты еще будешь диктовать, как мне жить?!

– Оля, ты эгоистка. И ведешь себя глупо.

– Не учи меня жить!

Тут-то она и кинула в него тарелкой. Не попала. Никита отодвинулся, постоял, глядя на осколки, а потом спросил отстраненно:

– Значит, нет?

– Это ты эгоист, – сказала ему Ольга, – хочешь меня запереть, как восточную женщину!

– Значит, нет, – подвел итог Никита, взял куртку и ушел.

Ольга дулась на него два дня. Он не звонил. Она дулась неделю. Телефон молчал. «И ладно, – думала Ольга, – пусть не звонит, раз такой гордый. И я не буду». Через две недели не выдержала и набрала номер его мобильного.

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – вежливо сообщил автоматический оператор. Ольга позвонила Малиновским домой.

– А Никиты нет, он уехал, – сообщила ей Татьяна Павловна.

– Куда уехал?!

– На все лето, на экономические курсы в Лондон. Оленька, это ты?

– Я. Теть Тань, он мне что-нибудь передавал?

– Нет, Оленька, ничего.

Она думала: вдруг он позвонит, когда вернется.

Он позвонил несколько лет спустя и спросил, как дела. Потом иногда перезванивались. На дни рождения, на Новый год и иногда просто так, по старой дружбе. Как будто все ушло, сгладилось, кануло в прошлое. Как будто мушкетеры не встречались двадцать лет, а потом увиделись, похлопали друг друга по плечам, и вроде нет этой пропасти. Один за всех и все за одного – это не умирает.

Конечно, она все помнила.

– Не-а, – сказала Ольга с широким зевком, – не помню, Никит. Давай спать.

Ольге снились хорошие сны. То ли кальвадос так подействовал, то ли нечто теплое рядом, иногда деликатно похрапывавшее, то ли свежий воздух из приоткрытого окна. Во сне был домик, в котором непременно нужно навести порядок, и море практически у порога, и Ольга все беспокоилась, что в прихожую волной нанесет ракушек и песка.

Именно потому, что сон был хорошим, пробуждение от оглушительного вопля оказалось не слишком приятным.

– Ну, ребята, я вам скажу!..

Громкий Женькин возглас оборвался, так как Никита, видимо, не просыпаясь, вытащил из-под головы подушку и метнул в направлении источника звука, а затем потянул на себя Ольгину и пристроился на краешке. Ольга же обнаружила, что ночью повернулась к Никите лицом, и их носы благополучно трутся друг о друга, а еще – что ресницы у Малиновского такие же густые, как и раньше.

– Оп-па, – сказал Женька гораздо тише, – извините, ребята...

Ольга приподнялась на локте. Судя по тому, что в комнате светло, утро уже наступило, но вряд ли позднее.

– Да расслабься, Ильясов. Я замерзла, и Ник меня греться позвал. Никакого угара и содомии тут не было.

Судя по живописному виду, Женька не ложился спать. Он нежно прижимал к себе охапку вещей; в ней между ворохом бумаг и чемоданчиком был зажат ноутбук, от которого почти до пола свешивался провод. Ноутбук обреченно и тихо гудел, явно предчувствуя своими механическими потрохами дальнейшую сверхурочную работу.

– Ты чего орешь-то? – полушепотом спросила Ольга, поглядывая на Никиту.

– Я прочитал. Не все, но многое. Вы ахнете. – Вид у Женьки был действительно безумный, как у профессора из фильма «Назад в будущее» – глаза сияют, волосы дыбом, словно он их всю ночь взъерошивал. – Вставайте, лентяи, вас ждет миссия по спасению мира!

– Никит, – протянула Ольга, пихая Малиновского в плечо, – слышишь, Ильясов расшифровал все секреты Пентагона. Они в чемоданчике.

– И хрен с ними, – пробурчал Никита из уютного подушечного тепла.

– Он знает, кто убил Кеннеди, – продолжила развлекаться Ольга.