У хохлатой желны или дятла-сосуна может уйти до двух недель, чтобы выдолбить дупло в размягченной грибком древесине, так что странно, что другие зимующие птицы не строят в качестве укрытий «обычные» гнезда, которые можно сделать за несколько дней. Так, пара золотоголовых корольков строит хорошо утепленное гнездо из мха, скрепленного паутиной, всего за шесть дней (Ingold, Galati, 1997). Возможно ли, что золотоголовые корольки строят зимние гнезда, чтобы решить проблему ночевок при отрицательных температурах, или пользуются гнездами других птиц?

Я ни разу не видел, чтобы зимой королек носил мох или другой материал для гнезда, и мне кажется маловероятным, что эти птицы строят зимние гнезда-укрытия. Но если нет, то почему? Может быть, у них нет времени, потому что они и так живут на пределе возможностей? Я не видел, чтобы королек зимой хотя бы секунду отдыхал от поисков пищи. Может быть, его первостепенная задача – пережить сегодняшний день, и тогда нет смысла делать вложения, которые оправдаются лишь позже. К тому же, если целый день приходится быстро и безостановочно перемещаться в среде, где пища распределена неравномерно, к концу дня (когда птица преодолела большое расстояние) может не остаться времени или сил снова искать свое гнездо. Не исключено, что для королька, когда он нашел место с большим количеством еды, более осмысленно оставаться там и до самого наступления темноты поглощать пищу, как, собственно, эти птицы и делают. Наконец, зимнее гнездо должно быть устроено иначе, чем гнезда для выведения потомства в форме открытой чаши. Строение гнезда может слегка изменяться, но, возможно, совершенно новый вид гнезд – это слишком большая эволюционная высота, которую королек взять уже неспособен.

Зимние гнезда-укрытия ремеза и дятлов лишь слегка отличаются от их же гнезд для размножения. Исходно гнезда этих птиц возникли как вместилища для птенцов, а потом по счастливой случайности оказалось, что конструкция позволяет использовать их как зимнее укрытие. Гнезда вьюрковых и корольковых другие, они имеют форму чаши. Они не приспособлены служить зимним пристанищем. Для этого гнездо должно быть закрыто сверху. Гнездо-чаша зимой быстро наполнится снегом.

Нет закона, который заведомо запрещал бы птице переключаться с гнезд одного типа в одно время года на гнезда другого типа – в другое. Это просто маловероятно, потому что чем более узкую специализацию генетическая программа задает в одном направлении, тем менее вероятно, что возникнет новая специализация в другом.

Бывает, что зимой птицы сооружают хорошие укрытия, строить которые гораздо легче, чем гнезда. Закапываясь в глубокий мягкий теплоизолирующий снег, чтобы спрятаться от холода, рябчик также меняет конфигурацию снега, в конце хода делая пещерку, где и остается. Это одноразовое укрытие. Птица может пробыть здесь ночь, или день, или дольше (в зависимости от погоды), но она никогда сюда не вернется. На следующую ночь она создаст для себя новое пристанище. При этом, если снега нет, рябчик будет спать под кровом густой кроны хвойного дерева.

Бродя по болоту в поисках оставленных летних птичьих гнезд, я почти не придавал значения самым заметным зимним жилищам – хаткам постоянно живущих здесь ондатр и канадских бобров. Бобры (см. главу 12) строят хатки на краю водоема или прямо в нем, складывая бревна и палки, ил и дерн в крутую конусообразную кучу, на полтора-два метра возвышающуюся над водой, а затем подкапывая ход снизу. Подходящую хатку можно построить осенью, но бобры также подновляют старые хатки и могут использовать их из поколения в поколение. Я измерил хатку, построенную прошлой осенью: она была на два метра выше уровня воды (или льда) и составила 16 метров в обхвате. Конкретно в этой хатке почти все палки были светло-желтые, потому что бобры только недавно объели с них кору. По бокам (но не сверху) стены были вымазаны грязью, которая их скрепляла и цементировала. Зимой, когда грязь замерзнет, бобровая хатка станет практически неприступной для волков и других хищников.

Попасть в бобровую хатку можно только через толщу воды, так что жилище остается безопасным и летом. Это не ускользнуло от внимания Джона Колтера, знаменитого исследователя озера Йеллоустоун, который в 1809 году спасся от группы преследовавших его воинов индейцев-черноногих, нырнув под бобровую плотину и спрятавшись в хатке. Засушливым летом год или два назад, когда местные водоемы обмелели и ушла вода, запирающая вход в бобровую хатку, я тоже проник в это жилище. Я взял с собой фонарик, чтобы осмотреться. В хатке было две платформы. Одна располагалась чуть выше другой, и на обеих были свободно рассыпаны мелкие ободранные от коры веточки – остатки принесенных домой лакомств (следов фекалий не было). Помещение было достаточно просторным, чтобы я мог повернуться вокруг своей оси, но паре бобров, которая вместе весит около 50 килограммов, должно было быть довольно тесно. Если добавить к этому от двух до пяти потомков из помета прошлого года и столько же детенышей этого, получалось, что размещались они плотно и уютно. Место на вид было ужасно маленьким для компании, возможно, из дюжины бобров, которым выпало провести здесь полгода в полной темноте. Бобры не впадают в спячку и должны быть весьма терпимы к своим сородичам, потому что всю зиму им приходится в буквальном смысле тереться друг о друга. Но к весне годовалых детенышей начинает тянуть к перемещениям – или эту тягу своим холодным обращением обеспечивают изгоняющие их родители. Когда с бобровых водоемов сходит лед, я часто вижу сбитых молодых животных на автодорогах, если те пересекают ручьи или речушки.

Иногда укрытия строят и еще более крупные животные. Обычно медведь (или семейство из медведицы с годовалыми медвежатами предыдущего помета) выбирает место для берлоги, где будет спать, прежде чем снег начнет покрывать землю. Гризли роют на склонах холмов норы с расширениями в конце. Барибалы (черные медведи) выкапывают углубления под кучей хвороста или под корнями упавшего дерева, могут воспользоваться скалистой пещерой или полым деревом, а иногда пещеру вовсе не сооружают и не используют. Если берлога есть, обычно ее ширина составляет около двух метров, а высота – от 70 сантиметров до метра, и внутри она выстлана листьями, травой и другим материалом, который медведи сгребают по окрестностям. Животные могут обкусывать или обрывать и сносить в берлогу кору туи и ветки растущих поблизости хвойных деревьев. Годовалые детеныши помогают матери строить их общее временное убежище. Берлога препятствует конвекционному охлаждению ветром, но внутри ее температура не сильно отличается от температуры на улице, и теплоизоляцию медведю в основном обеспечивает мех, защитные свойства которого зимой удваиваются. Устроившись в берлоге, животные в течение семи месяцев ничего не едят и живут за счет собственного жира до конца весны. В январе самки рождают двух-трех почти голых медвежат, которые в зимний сон не погружаются. Детеныши жмутся к матери и сосут ее еще три месяца. Она проводит это время во сне, теряя примерно в два раза больше веса, чем самцы. Впрочем, шансы пережить зиму у обоих полов составляют 99 %. Берлога остается чистой, потому что самка всю зиму не выделяет мочу и не испражняется. У медвежат выделения есть, но, несмотря на очень подавленный аппетит, мать поедает их фекалии.

Изучая черных медведей на северо-западе Миннесоты в 1970-х годах, биолог Линн Роджерс по прозвищу Медвежатник регулярно проникал в берлоги. «Чаще всего медведи, к которым я заглядывал в берлогу, были достаточно бодры, чтобы приподнять голову и посмотреть на меня, – пишет он. – Но в целом, кажется, они были менее чувствительны к опасности, чем летом: некоторые были умеренно агрессивны… другие не просыпались, даже если слегка потыкать или потолкать их». И далее: «Один раз, 27 марта 1970 года, я случайно наткнулся на шестилетнюю самку в берлоге. Она не просыпалась как минимум восемь минут, хотя ее детеныш громко ревел, а я стал ее толкать. 8 января 1972 года я попробовал послушать сердцебиение крепко спящей пятилетней самки, прижав ухо к ее груди. Ничего не было слышно. Но минуты через две я вдруг услышал сильные и быстрые удары сердца. Медведица просыпалась. Через несколько секунд, когда я задом протискивался из берлоги, она подняла голову. Выйдя, я все еще слышал в своем воображении стук сердца и смог посчитать удары (сначала убедившись, что это не мое сердцебиение) – получилось около 175 в минуту». Обычно сердце медведя днем бьется со скоростью от 50 до 90 ударов в минуту, но у спящего животного зимой сердцебиение может упасть всего до 8 ударов. Интересно, кто больше удивился этой встрече – ученый или медведица.