Около трех часов следующего дня после сильного снегопада я вернулся к дереву, надеясь увидеть, как летяги выбираются из общего укрытия. Я засел под низкими ветками красной ели и прождал до 16:45 (40 минут после заката), когда стало слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Как показали эксперименты Де Курси, летяги должны были знать, что пора вставать, даже в полной темноте своего жилища, но я не видел, чтобы кто-то из них покидал дупло.

Через четыре дня я снова пришел к мертвому дереву. На этот раз я слегка покачал его, как делал в первый день. Из дупла никто не показывался. Тогда я хорошенько ударил по дереву топором. Вылезла одна летяга. Больше никого. Я ударил снова, сильнее. Еще три зверька. Выходит, они все же возвращаются на то же место. Впрочем, через месяц, 17 декабря, я снова проверил дупло, и, сколько бы ни стучал, ни одной белки вызвать не удалось. Я залез на дерево и заглянул внутрь. Ничего себе! Никакого гнезда там не было, а дупло было всего 8–10 сантиметров глубиной. Внутри я нашел сухую сгнившую древесину и несколько крошечных клочков высохшего зеленого мха, которые, очевидно, кто-то сюда занес. Четыре летяги должны были почти целиком заполнить это пространство, а теплоизолирующий материал либо был им не нужен, либо для него не было места.

Судя по следам, эти или другие летяги все еще были неподалеку. Мой домик стоит на краю семидесятиметрового открытого участка не дальше сотни метров от того места, где я видел эту четверку. Следы летяги редко можно встретить в лесу, когда зверьки приземляются на стволы деревьев, а не в снег. Но 16 марта той зимой я рассмотрел место, где накануне ночью летяга не смогла пересечь мою прогалину. Белка выскочила на открытое место с юга, залезла на клен посередине, а затем на расстоянии 20 длин снегоступа (20 метров) снова приземлилась на поляну почти на другом ее краю. Другие похожие следы начинались на восточном краю поляны и, как и первые, шли в сторону большого скворечника, который я повесил за много лет до того для пустельги. Я не мог пройти мимо сахарного клена со скворечником, к которому вели две следовые дорожки.

Летяга в дупле, выдолбленном волосатым дятлом в мертвом сахарном клене

Я ударил по дереву топором. Летяга с огромными черными глазами и мягким серым мехом высунула головку из скворечника. Я начал взбираться на дерево, и тут увидел, что выглядывают уже три головы. Нет – четыре! Когда я приблизился к скворечнику, оттуда выбралось несколько белок, которые рванули вверх передо мной. Не меньше пяти. Я снова посчитал – четыре, пять, шесть, – а оказавшись прямо под скворечником, увидел, как на самую верхушку клена взбирается еще несколько летяг. Они выстроились друг за другом, как самолеты в очередь на взлетную полосу. Пара зверьков все еще была от меня на расстоянии вытянутой руки. Один спрыгнул, полетел в сторону поляны, потом сделал в воздухе вираж и изменил направление, продолжая планировать, теперь вправо. Он прекрасно выполнил посадку у подножия другого клена на краю поляны. Я снова посчитал летяг – со мной на дереве их было еще девять. Итого десять летяг! Я сунул руку в скворечник и нащупал непрочную конструкцию из измельченного растительного материала, теплую на ощупь. Летяг больше не было. Не желая тревожить зверьков на дереве, которые, прижавшись к стволу, замерли всего в нескольких десятках сантиметров надо мной, я быстро слез и стал смотреть, как одна за другой девять белок сбежали головой вперед по стволу, спеша вернуться в скворечник. Десятая – та, что спрыгнула, – пока что не возвращалась. Все зверьки были взрослыми, приближался сезон размножения. У одного в нескольких сантиметрах от своего лица я даже разглядел увеличенные яички.

Как я выяснил позже, в литературе описано, что зимой летяги для сна собираются в группки, хотя о северных летягах таких сообщений меньше, чем о южных видах. Любопытно, что эти группы делятся по полу (Osgood, 1935; Maser, Anderson, and Bull, 1981). Летяги сбиваются в кучки, чтобы греться, но почему бы самцам не объединяться с самками и наоборот?

Когда я вновь заглянул в скворечник в начале мая, сразу после того, как в лесу стаял снег, там было пусто, по крайней мере летяг не было. Засунув внутрь руку, чтобы вытащить и рассмотреть поближе хрупкое гнездышко, я наткнулся на глубокий противный слой склизкого вещества, определить которое было нетрудно. Очевидно, летяги пользовались скворечником не только для сна. В гнезде не было ни кусочка лишайника, хотя тот составляет существенную часть зимнего рациона летяг, и на деревьях мне случалось находить их гнезда, построенные в основном из этого материала. Итак, хотя некоторые летяги зимой фактически живут в «пряничных»[21] домиках, которые служат им для теплоизоляции, другие предпочитают греться от чужих тел и/или с комфортом ходить в теплый туалет, «не выходя из дома».

По утрам зимой 2002 года, сидя на рассвете за рабочим столом и глядя в окно, я нередко видел трех каролинских белок, которые вылезали из одного и того же покрытого листьями гнезда высоко в ветвях сосны. Через несколько минут тройка не спеша удалялась по голым зимним кленам. Зверьки балансировали на тонких ветках, как канатоходцы, а затем исполняли акробатический прыжок с дерева на дерево. Они питались почками широколиственных деревьев, скусывая концевые ветки (и сбрасывая их вниз), подсолнечными семечками, когда находили их в птичьей кормушке, и желудями с деревьев и с земли. Каждой весной в одном из моих скворечников устраивает гнездо с малышами красная белка. У меня есть и другие соседи из числа беличьих.

В пределах сотни метров от моего дома в Вермонте и полутора километров от лесного домика в Мэне обитает еще два вида беличьих, помимо летяг, каролинской и красной белок. Все они произошли от общего предка более 60 млн лет назад. Виды разошлись и стали специализироваться на разных типах питания. Они – то, что они едят, и их зимовка тоже зависит от рациона.

Самая распространенная, заметная и шумная из местных белок – это маленькая красная белка Tamiasciurus hudsonicus, которую в некоторых местах ее ареала также называют pine squirrel – сосновой белкой. Уильям Прюитт-младший в дорогой моему сердцу книжке «Животные севера» (Animals of the North) называет это животное «стражем тайги». Красная белка повсюду оставляет следы: рассыпает по снегу чешуйки сосновых и еловых шишек, бросает на бревне их обгрызенные остовы там, где норы уходят под старый сосновый пень. После очередного снегопада почти всегда сразу появляются новые следы, а зверек, который их оставил, скорее всего, восседает возле ствола на ветке прямо у вас над головой. Щекастая белочка заливается громким трещащим «черрр», которое эхом отдается в лесу. За ним обычно следует длинная серия резких стаккато, а зверек машет над головой пушистым хвостом и еще топает задними лапами, чтобы усилить эффект. Красные белки решительно активны во все зимние месяцы. Кажется, они вообще не впадают в спячку. И все же в самые сильные морозы в лесу тихо, а зверьки по несколько дней отсиживаются в подземных норках под пнем или корнями дерева.