Женя Мыльников сидит около раскаленной буржуйки, тихо перебирая струны гитары, мурлычет:

Вьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза…

Иван Раубе лирическим тенором подхватывает свою любимую песню.

— Ти-и-и, ти-и-и, — пищит зуммер телефона.

— Слушаю, — говорит дежурный телефонист. А Иван Раубе уже протягивает руку к телефонной трубке.

— Наверное, опять на разведку, — замечает Тима Гуржий, настороженно подняв голову о шахматной доски и забывая сделать очередной ход.

— Проверка связи, — виновато сообщает дежурный связист, понимая, что он вместе со своим телефоном нарушил установившуюся на минуту почти мирную идиллию…

Ребята продолжают заниматься каждый своим делом. Но уже не покидает состояние тревожной готовности к очередным боевым вылетам.

В те дни в эскадрилье постоянно дежурили два лучших экипажа-разведчика Раубе — Гуржий и Ерошкин — Франчук. Им часто приходилось в сложных метеоусловиях зимы летать на разведку вражеских позиций.

Однажды поздним вечером прямо с аэродрома подъезжаем на полуторке к столовой. У входа стоит Корецкий наш фронтовой почтальон.

— Сивков, письмо!

В руках у меня треугольник, сложенный из листка ученической тетради. Узнаю крупный обстоятельный почерк отца. Развертываю письмо здесь же, около столовой, жадно выхватываю каждое слово.

Подходит Иван Раубе.

— Весточка от родных?

— Отец прислал.

— А мне вот писать некому…

Иван тяжело молчит, потом с ненавистью:

— Заживо сожгли все село эсэсовцы. И моих тоже.

В душе у меня все клокочет. Но я молчу: в таких случаях словом горю не поможешь.

Иван просит:

— Может вслух почитаешь, а?

— Какой разговор?

Читаю. Тятя спрашивает о моих фронтовых делах, рассказывает о матери, братьях, деревенских буднях, назидательно советует не подставлять голову под шальную пулю. А в конце письма приписка: "Гоните фашистов в шею! Бейте их так чтобы земля горела под их ногами!"

Иван оттаял немного, заметно волнуясь, говорит:

— Напиши ему от меня: обязательно прогоним гадов и добьем. Костьми ляжем, а добьем в их же логове.

После ужина тороплюсь на квартиру, чтобы написать ответ отцу и Николаю Семерекову, весточку от которого получил накануне.

А неделей спустя "наш Корецкий", улыбаясь, опять протягивает мне потертый конверт, на сей раз от брата Александра. Сам не знаю, каким образом письмо сохранилось у меня по сей день, словно памятная реликвия о суровом времени минувшей войны.

"Здравствуй, дорогой брат Гриша!

Прежде всего спешу сообщить тебе, что письмо твое получил сегодня и сегодня же пишу ответ. Затем поздравляю тебя с первым боевым вылетом и надеюсь, что к моменту прихода этого письма ты успеешь благополучно сделать не один десяток вылетов и как следует ударить по кумполу зарвавшихся оккупантов. Я по-прежнему с братом Иваном работаю на том же заводе, оказывая всемерную помощь фронту. Вместе со мной, в одном цехе, работает моя жена — Дуся. Геня все ещё ходит в детсадик, а в этом году осенью надо будет отдавать в школу, потому как летом ему исполнится уже восемь. В деревню ездить приходится очень редко, так как работаем и в выходные дни. Не знаю, известно ли тебе, что отец осенью сломал ногу и после этого долго лежал в постели. Сейчас нога срослась, но как-то не особенно благополучно — ходит на костылях, да и то, видимо с трудом, хотя, может, сейчас уже становится лучше. Я уже упоминал, что ездить к ним приходится редко, Иван с Зоей бывают чаще, но и те уже давно не виделись с отцом. За последние дни здесь стоят большие холода от 30 до 42 градусов. Наверное сейчас так же холодно и на фронте. Живем здесь хорошо, только трудно достать табаку. В заводе хотя и выдают, но очень мало — одну-две восьмушки в месяц, а так достать негде, спиртные напитки отсутствуют, нет даже пива. Правда, недавно в городе продавали разливную водку, но достать не удалось, да и не обязательно, вот насчет табачку-то потруднее.

Ну, пока достаточно. Остаемся все живы и здоровы. Бывай и ты здоров. Гриша, ответь по возможности поскорее.

Твой брат Александр.

Привет от Дуси, Гени, а также от всех родственников. "

Письма… Фронтовые письма!. Как мы их ждали!. Как всегда несказанно радовались каждой весточке из далекого и близкого тыла. Теплом родного очага отдавали письма и постоянно поддерживали в наших сердцах огонь лютой ненависти к заклятому врагу. Правда, приходили они не часто и е всегда находили своих адресатов… И не все ребята получали письма. С оккупированной территории не было, да и не могло быть вестей. Но их все равно терпеливо ожидали и верили в то, что они непременно придут… Письмо, присланное одному, становилось радостью для всех, его читали вслух, сообща разделяли и горькие и приятные вести. Очень жаль, не сохранились эти письма далеких военных лет. Мы не думали тогда о мемуарах, не заботились о личных архивах. Все заслоняли и поглощали фронтовые будни. Все наши мысли и действия были подчинены тогда одному: как можно скорее выгнать фашистских захватчиков с родной советской земли.

С "фанеры" на "чугунку"

Зима 1941/42 года в Донбассе была лютой и вьюжной. Нередко приходилось расчищать от снежных заносов взлетно-посадочную полосу аэродрома и освобождать самолёты от сугробов. Летать приходилось много.

Немцы на нашем участке фронта накапливали силы для летнего наступления 1942 года. Чтобы разгадать замысел противника, необходимо было систематически вести разведку вражеских войск с воздуха.

По-прежнему наши первоклассные разведчики (экипажи Раубе — Гуржий и Ерошкин — Франчук) каждую минуту ожидали телефонного звонка, чтобы получить очередное задание на разведку. Ежедневно они вылетали по первому сигналу командования, а в особенно напряженные дни им помогали экипажи Карабута Гапышко и Морозова — Кореня.

Нередко разведчики обнаруживали танки или колонну автомашин, артиллерию или железнодорожные эшелоны противника. Тогда нам поступала боевая задача уничтожать вражескую технику и войска, пока те не успели перегруппироваться и приготовиться к очередному броску.

Рабочие коллективы авиационных заводов, перебазировавшиеся вместе со станками и оборудованием в тыл, на восток, самоотверженно ив предельно короткие сроки военного времени осваивали на новом месте выпуск новых самолётов. Но мы их пока не получали. А наши самолёты-ветераны, прошедшие через много боев, как старые бывалые солдаты, носили многочисленные следы шрамов от заживших ран.

Две девушки, работницы ПАРМа — Зина Новоселова и Лена Ковалева, — словно медицинские сестры, залечивали раны-пробоины в крыльях и фюзеляжах самолётов. Но несмотря на девичью ласку и заботу, натруженные сердца моторов-ветеранов понемногу начинали сдавать. А летать нам было необходимо. Так требовала напряженная обстановка на фронте. Выручали самоотверженные труженики фронтовых аэродромов — инженеры и техники, механики и мотористы. В мороз, ветер, в сильные снегопады они под открытым небом упорно лечили моторы самолётов, в срочном порядке заменяли двигатели, отработавшие положенное время.