Я посмотрел вниз и увидел нагого младенца ростом мне по колено, очаровательного херувимчика прямо с полотен Тьеполо или Тициана. Правда, мордашка у него была какая-то недобрая. Он дергал меня за штанину обеими руками. Тогда я выглянул в окно и различил внизу, подо мной, дверь нового погреба – знаете, из таких скошенных… Дверь была распахнута настежь, виднелась короткая череда ступенек, а из глубины лился свет, будто веселье шло и в подвале.

Впрочем, зеленоватый оттенок этого света сигнализировал об опасности, и предупреждение было нелишним, поскольку в этот миг из подвала ко мне метнулся громадный желто-зеленый паук с восемью светящимися глазищами и с длинными лапами. Первая пара лап смахивала на щупальца кальмара, и по их длине я понял, что они дотянутся до чердака.

Некое непривычное ощущение заставило меня опустить голову, и я увидел, что херувим отпустил мою штанину и не удержался на пухлых ножках (крыльев, как на картинах, у него не было и в помине).

Одной рукой я успел подхватить голенького младенчика, а тыльной стороной другой (о, мое чувство равновесия было идеальным) отпихнул паучьи шупальца, готовые сомкнуться вокруг херувима.

В то же мгновение я сообразил, что чудовище не более чем плюшевая игрушка, обмазанная каким-то светящимся составом, что глаза – просто блестки и что меня бессовестно пытались разыграть.

Кассиус глотнул остывший кофе и закурил очередную сигарету.

– Что ж, на сем эта часть сна закончилась. Потом я осознал, что уже стою на темном склоне холма рядом с домом, где продолжается гульба, и прикидываю, на сколько дюймов склон сместился вниз после недавнего дождя (сказать по правде, он никуда и никогда не смещался), одновременно гадая, что произойдет после следующего дождя, – короче, я предвидел сегодняшнюю перемену погоды. Тут кто-то негромко окликнул меня по имени.

Я посмотрел в сторону дороги и увидел небольшой автомобиль, то ли раннюю модель «остина», то ли «хиллман-минкс». Машина притормозила, и даже в ночной тьме я, что забавно, различил силуэт за рулем, как если бы на него упал заблудившийся лучик закатного солнца. На водителе был белый мотоциклетный шлем, но я сразу его узнал – возможно, из-за позы, из-за манеры держаться. Это был Эстебан Бернадорр, с которым мы расстались без малого четверть века назад.

«Эстебан!» – хрипло позвал я. Из машины четко и внятно донеслось в ответ: «Да, это я, Кассиус. Буду рад выпить с тобой кофе».

В следующий миг мы с Эстебаном шли вверх по склону, направляясь к дому. Перед входной дверью, раскрытой настежь – в проеме толпились оживленно болтающие гуляки, а изнутри тек несмолкаемый и неразборчивый гул, – я осознал, что Эстебан до сих пор не снял ни здоровенный шлем, ни длинные краги, а сам я до сих пор с ним толком не поздоровался.

Собираясь представить его гостям, я на крыльце обернулся, протянул руку и попытался разглядеть его лицо в пещерообразном шлеме. Он снял краги, и мы обменялись рукопожатием. Его ладонь была крупной, как раз под размер краги, и влажной, а еще жесткой и мягкой одновременно. После рукопожатия он сделал такое движение, будто хотел тыльной стороной кисти вытереть пот со лба, и я вдруг понял, что его рука покрыта слоем серого пепла, за исключением узкой полосы отслаивающейся розовой кожи в том месте, где она коснулась лба. А глаза его представляли собой угольно-черные дыры, бесконечно глубокие и мрачные, да и лицо как таковое было глыбой спекшегося угля.

Я быстро повернулся к гулякам на пороге, чтобы выяснить, успели ли они это заметить. Неожиданно выяснилось, что центром компании была моя жена Хелен, крайне привлекательная в серебристом парчовом вечернем платье.

Она нетерпеливо помахала пустым бокалом и проговорила:

– О, мы хорошо знакомы с шуточками Эстебана, с этой его привычкой давить на сострадание. Тебе давно бы следовало это усвоить. Он вечно жалуется на царапины и строит из себя жертву.

В это мгновение я вспомнил, что Хелен, вообще-то, умерла, на чем и проснулся, как обычно бывает.

Кассиус шумно выдохнул, демонстрируя, какой он молодец, и оглядел собравшихся, явно рассчитывая на аплодисменты. Вместо этого он удостоился недоуменных, мягко говоря, взглядов от Терри и Тилли Хойт; Вольф выглядел смущенным и несколько раздосадованным, а с лица Томми сползла восторженная улыбка (малыш улыбался, пока слушал о херувиме и пауке), и теперь мальчик избегал смотреть на деда.

– Ладно, – произнес профессор чуть погодя, – я должен был догадаться заранее, что это сон из категории «только для взрослых». Не потому, что в нем были секс или насилие, а потому, что он жуткий. Прошу прощения, дамы, что-то я увлекся. Знаешь, Томми, твой дед не просто врунишка, но и не умеет вовремя остановиться. Я-то думал, что мой рассказ отлично развлечет вас, но, пожалуй, в нем и правда чересчур много жутких подробностей. Конечно, такое по вкусу далеко не всем.

– Совершенно верно, – откликнулся Вольф с коротким смешком, наблюдая, как Кассиус встает, идет на кухню и устраивает, судя по жестам, легкий разнос Мартинесам.

* * *

С утра отправились в парк Золотые Ворота. Вольф и Томми поехали вдвоем: Терри решила, что устала от дальних разъездов, и захотела посплетничать с Тилли – быть может, наведаться к ней в гости. Вольф не стал возражать; ему пришло в голову, что и Терри, похоже, утомилась от пребывания в доме Кассиуса, а денек у Тилли, глядишь, ее отвлечет. Кроме того, решение жены в какой-то степени развязывало ему руки.

По дороге Томми все больше молчал, что было совсем на него не похоже, но прогулка на катере по озеру Стоу и разглядывание бизонов приободрили мальчика, и он снова заболтал, почти с прежней живостью. Вольф так и не смог показать сыну живых волков, зато предъявил группу чучел в аттракционе «Академия наук», а потом они любовались резвыми дельфинами, нарезавшими круги по воде в аквариуме, изучали нарочито упрощенные скульптуры животных во дворе снаружи и ели еще более простую пищу в кафетерии внизу.

Когда вышли на улицу, в глаза сразу бросились черные тучи, быстро надвигавшиеся на окрестности и пожравшие, казалось, скелетообразную телебашню.

– Папа, а облака живые? – спросил Томми.

– Они ведут себя как живые, да, – согласился Вольф. – Но жизни в них не больше, чем в океане или в горах.

– Они ведь из снежинок, правильно?

– Не все, Томми. Снег есть только в облаках, которые летают высоко; их называют перистыми. Они состоят из крупинок льда, из крошечных таких ледяных иголок. Но те тучи, на которые мы смотрим, сделаны из воды – это миллиарды крохотных водяных капель, и ветер гонит их вместе по воздуху.

– Капли воды не белые, пап. Белые – значит молочные облака.

– Верно, Томми, но эти капли воды очень-очень маленькие, и на расстоянии они и вправду выглядят белыми, особенно в солнечном свете или на голубом небе.

– А маленькие облака – они живые, папа? Ну, те, что в домах бывают? Как дым от печи или другой дым, который хлопьями. Вон, дедушка умеет выдувать маленькие облака, он мне показывал.