Вольф опять уставился на черный объект на табурете, ощущая какое-то странное влечение к нему. Тщательно осмотрел, не прикасаясь, только сдул кое-где слой пыли.

– Как это, черт подери, включается? Не вижу ни одного провода, только выключатель наверху. Он же работает от электричества?

– Кажется, Эстебан упоминал о батареях. – Профессор, то ли более отважный, то ли менее осмотрительный, чем его сын, протянул руку и нажал на выключатель.

В первое мгновение Вольфу, который обхватил прибор ладонями, почудилось, будто пробудился дремлющий в изрядном отдалении хищный зверь, начавший перемещаться и приближаться через невообразимое расстояние – через световые годы. Под его пальцами генератор мелко задрожал, потом завибрировал, чаще и чаще, а слабое жужжание превратилось в уверенный гул, который постепенно перерос в громкий, пронзительный вой.

От неожиданности Вольф словно окаменел, но все же именно ему, а не его отцу хватило ума и решимости снова надавить на выключатель и вырубить непонятную штуковину.

Кассиус выглядел немного удивленным и самую чуточку смущенным.

– Ничего себе! – воскликнул он. – Эстебан вернулся к нам в своих творениях. Я и вообразить не мог… Похоже, утро у меня не задалось – то и дело впросак попадаю.

– Батареи держали заряд больше двадцати лет… – Вольф недоверчиво покачал головой.

Его отец пожал плечами (не тот ответ, на который Вольф в глубине души рассчитывал) и сказал:

– Думаю, надо отнести эту картину вниз. Что-то в ней, безусловно, есть. А ты прихвати, пожалуйста, этот… агрегат. Мне самому не справиться, слишком он тяжелый, но я хотел бы изучить его получше. Или… – Он не закончил фразу.

Вольф коротко кивнул. Ну да, оттащить вниз и спрятать понадежнее, чтобы ни Томми, ни кто другой не наложил на прибор шаловливые ручки. Он внезапно понял, что его неприятно обеспокоило отцовское легкомыслие – или отцовская безответственность, называйте как хотите. До сего момента старик казался образцовым бывшим алкоголиком, сумевшим справиться с пагубной привычкой, но теперь… Вольф приподнял черный цилиндр. Действительно тяжелый.

Следуя за неторопливо бредущим Кассиусом, он поневоле размышлял, какие еще опасные сюрпризы могут таиться вокруг – в старом доме и в нетвердом разуме старика.

Взгляд скользнул по фасадному окну, и Вольф отвлекся от мрачных размышлений, восхитившись открывшимся видом. На склоне холма, наискосок от дома, за рядком деревьев купалась в солнечном свете травянистая лужайка, по дальней стороне которой тянулись кусты. Посреди лужайки, на длинном черном пляжном полотенце, нежилась Лони – лицо прикрыто большими солнцезащитными очками… Почему-то вспомнилось, как Терри, когда Вольф ухаживал за ней, переживала за свою тринадцатилетнюю сестру. Надо, пожалуй, предупредить Лони, что в этих краях не столь уж безопасно – рассказать, допустим, пару историй о Лесном убийце, что орудовал в округе Марин несколько лет назад.

По указанию отца Вольф взгромоздил черный цилиндр на каминную полку – надо полагать, здесь Томми до него не доберется – и на всякий случай закрепил выключатель в холостом положении двумя отрезами клейкой ленты. Профессор тем временем установил картину с леопардом на стул с высокой спинкой у стены.

Дневная суета окончательно прогнала все тревожные мысли насчет опасностей старого дома и душевного здоровья Кассиуса (или вытеснила их в отдаленные, сумрачные уголки сознания). Вольф прокатил Терри с сыном по округу Сонома – через Лунную долину и музей Джека Лондона, – а потом провел под густой сенью деревьев к опаленным пламенем руинам Волчьего дома[69]. Томми пошутил, что это «папин дом», а Вольф в ответ пообещал сынишке показать завтра настоящих волков в парке Золотые Ворота.

Позднее Вольф пришел к выводу, что именно в этот день Лони взбрело в голову уехать обратно в колледж; на следующее утро ее точно не было среди тех, кто выслушивал рассказ Кассиуса, которому приснился Эстебан с гигантским пауком (но Тилли Хойт была – приехала рано и поспела к завтраку). Еще в этот день погодная служба сообщила по радио, что над северной частью Тихого океана формируется буря, которая пойдет на юг, в направлении Сан-Франциско.

* * *

Свой рассказ о чудном сновидении Кассиус сопровождал возбужденной и какой-то нервической болтовней на разные сторонние темы. Профессор выглядел слегка утомленным, как будто ночной сон не позволил ему отдохнуть и теперь он пыжился изо всех сил, стараясь утаить это обстоятельство. Вольф даже впервые задумался, а не устал ли его отец принимать гостей.

– Обычно сны мне не снятся, – начал наконец Кассиус, – так, всякие мимолетные обрывки, я вроде говорил Терри, но этой ночью я видел самый настоящий сон. Это ты виноват, Вольф, заставил залезть на чердак и порыться в добре Эстебана, о котором я и думать забыл. – Он кивком указал на черный цилиндр и на залитую искрящейся зеленью картину с леопардом. – Да, малыш Томми, твой папа, можно сказать, наслал на меня сновидение. – Кассиус наморщил нос и с комическим ужасом покосился на Вольфа. – Хотя нет, все не так было, да? Это я тебе рассказал и отвел тебя наверх. Моя вина, признаю. Видишь, малыш Томми, твоему дедушке нельзя верить, он такой старый, что ничего не помнит.

Ладно, вот что мне приснилось. Я стоял на чердаке, у фасадного окна, которое почему-то превратилось во французское окно девяти футов высотой и с желтыми шелковыми занавесками. В руке у меня был глубокий стакан с киршвассером. Увы, милая, – профессор повернулся к Терри, – во сне я иногда пью спиртное. Одно из немногих оставшихся мне удовольствий. Порой я пробуждаюсь и чувствую себя под хмельком после сна – так приятно…

Дом вокруг меня ходил ходуном, а чердак и вовсе словно сделался бальным залом. Толпа людей, всюду огни, музыка, этакая воплотившаяся фантазия алкогольного угара. Благословенная долина Гудленд тоже сотрясалась, до последнего камешка, до последней травинки. Я вдруг понял, малыш Томми, что твоя бабушка решила устроить большой праздник, на который пригласила всех на свете. А меня такие вечеринки всегда отпугивали… – Кассиус прервался и хлопнул себя по губам. – Опять соврал, – пожаловался он. – На самом деле я наслаждался этими вечеринками больше, чем Хелен. Она собирала народ, чтобы порадовать меня. Помни, малыш Томми, дедушке нельзя верить.

Так или иначе, я стоял на чердаке, на границе между былью и небылью, опираясь о дружелюбную темноту снаружи, ведь французское окно было чистейшей воды фикцией. – Он пояснил для Томми: – В английских парках развлечений есть такие аттракционы – ты вроде видишь лестницу, а ее нет. Делаешь шаг – и падаешь. Очень смешно. У англичан такой тонкий юмор…

Но во сне я обладал поразительным чувством равновесия. Мне было по силам пройти по канату с того места, где я стоял, до другого конца долины, попивая старый добрый киршвассер. И тут что-то – или кто-то – потянуло меня за штанину, как бы норовя опрокинуть.