Но он быстро поставил меня на место. Я наткнулся на вежливый, но твердый и, главное, разумный отпор. И при этом получил ряд ценных шоферских советов, которым следую и по сей день.

Между тем личная доблесть Марка была общеизвестна. Летом 1941 года во время первого немецкого авианалета на столицу именно Галлай, молоденький летчик, сбил в небе Москвы фашистский бомбардировщик. А ведь это была первая встреча с неведомым и грозным противником. Вообще вся жизнь Марка была постижением неведомого. Сколько смертельных ситуаций преодолел он во время испытаний новых летательных аппаратов, когда было неясно, что может «выкинуть» незнакомый самолет! Но тут отсылаю читателя к книгам самого Галлая, ибо не хочу лишать удовольствия от встречи с восхитительным автором…

Мы познакомились с Марком в январе 1957 года в Малеевке, в писательском доме творчества. Сразу же подружились, хотя он был порядком старше меня, и дружили более сорока лет. Он всегда вызывал во мне чувство восхищения. И своими делами, и тем, что в нем напрочь отсутствовала бравада. Его цельность, чистота, ясность мышления, доброжелательность и чувство собственного достоинства покоряли всех, кто имел счастье с ним соприкасаться. Я горжусь тем, что когда Марк надумал жениться, то среди всех своих друзей выбрал свидетелем со стороны жениха именно меня. Невестой была очаровательная Ксения Вячеславовна. Я помню, как у ЗАГСа бестактно заорал ему:

— А, Марк! Попался!

И мы отправились вовнутрь свадебного учреждения надевать на Марка брачный хомут. Марк был очень счастлив в браке. Ксения украсила жизнь моего дивного друга, и я ей невероятно признателен.

Я бывал на юбилеях Марка, присутствовал вместе с ним на каких-то торжественных мероприятиях, но никогда не видел его в военной форме, при регалиях и орденах. И лишь один раз за сорок лет дружбы я наблюдал его в нарядном мундире со всем иконостасом наград, включая звезду Героя.

Расскажу, что же заставило Марка так «вырядиться».

В ту пору я лежал в институте травматологии. Наш сосед по даче, знаменитый Александр Твардовский, тогда тоже захворал и отбывал срок в Кремлевской больнице. В один из августовских дней 1969 года моя жена Зоя и Мария Илларионовна Твардовская поехали вместе с дачи в нашей машине проведать больных мужей. Зоя была за рулем. Случилась авария. Увертываясь от чересчур агрессивного троллейбуса, Зоя резко рванула руль. Удара, столкновения избежать удалось, но наша «Волга» сделала двойное сальто, дважды перевернувшись через крышу. Естественно, что и шоферка, и пассажирка кувыркались одновременно с автомобилем. Результат: «Волга» — всмятку. Обе женщины, по счастью, чудом остались живы и даже не покалечились, если не считать ссадин и ушибов. Оглушенные, испытавшие чудовищное потрясение, обе жены все-таки собрались с силами и поехали по своим маршрутам навещать мужей. И ни Зоя, ни Мария Илларионовна не обмолвились своим благоверным о случившемся, о том, что они только что пережили и перенесли. Вот уж, действительно, «есть женщины в русских селеньях»…

Вину за аварию повесили на Зою, хотя на самом деле виновным являлся водитель троллейбуса. Требовалось переубедить противную сторону, а именно руководителей троллейбусного парка. Я этим заняться не мог: ввиду операции мениска передвигаться был не в состоянии. И тогда Марк, узнав о происшедшем, отправился на помощь. Дело-то было чистым и справедливым. А за другое Марк, невзирая на дружбу, никогда бы и не взялся. Для пущей убедительности он нацепил на себя все свои регалии, а их было ой как немало. После визита в троллейбусное депо, где Марк одержал победу, он заявился ко мне в клинику, и я впервые увидел своего друга во всем великолепии. Он был несказанно хорош в погонах и в сиянии всех заслуженных им наград.

Именно Марк выступил в мою защиту на страницах журнала «Вопросы литературы», когда некий В. Бушин накатал гнусный пасквиль, в коем облил меня помоями с ног до головы. Я не стал читать эту клевету, но очень гордился тем, что еще до расправы со мной этот наветчик поступил так же с Владимиром Высоцким, Булатом Окуджавой и Беллой Ахмадулиной (признаюсь, компания меня устраивала).

Именно Галлай дал отпор критику В. Кардину, который злобно и предвзято лягал меня за фильм «Вокзал для двоих». Именно Марк Лазаревич на высоком совещании вступился за меня перед министром обороны Д. Язовым, будущим гэкачепистом, когда он спустил на меня свору послушных ему вояк. Марк был настоящим верным другом. И потом, ему вообще было свойственно обостренное чувство справедливости, не только в делах личных, но и в общественных, гражданских. От него я впервые услышал фразу, которую запомнил навсегда: «Проявить мужество в бою порою легче, нежели в мирное время, ибо в сражении можно обойтись одним отважным порывом, а в общественной жизни отвагу надо проявлять каждый день».

Вот уж кто был истинной «честью и совестью нашей эпохи».

Его не стало 14 июля 1998 года.

Полковник в отставке Марк Галлай похоронен на Долгоруковском кладбище. Его проводили в последний путь, как солдата, как героя, отдавая ему воинские почести.

* * *

Америка. Поездка с выступлениями по так называемой «русской улице», то есть встречи с нашими бывшими соотечественниками. Кинотеатр в Нью-Джерси полон. Кстати, аншлаги, что приятно, были везде. Я болен. Высокая температура, но отменить выступление нельзя. Простуда села на связки, поэтому голоса нет. На сцене что-то шепчу в микрофон, источая сопли, слюни и прочие миазмы. Удивляюсь, что слушают очень внимательно вместо того, чтобы шикать. Вдруг в середине вечера получаю из зала записку на клочке газеты. В стихах:

Хоть вы кашляете и сморкаетесь,

вытираете пальцами нос —

все равно вы нам всем очень нравитесь,

все равно мы вас любим до слез…

Я был невероятно растроган, хотя, может быть, это была просто-напросто психологическая поддержка… Но зато какая!

* * *

Зямочка, Зяма, Зиновий Ефимович. Одним словом — Гердт. Мы подружились году эдак в 1967-м, когда они с Таней купили дачу на Пахре и мы стали соседствовать.

Я Зяме очень обязан тем, что он открыл мне Бориса Пастернака, приобщил меня к его стихам. Вообще стихи были, пожалуй, одной из главных точек нашего соприкосновения. Мы даже сочиняли вместе всякие дурацкие вирши, в основном для юбилеев наших замечательных, любимых нами деятелей искусства. Всерьез мы с ним этим никогда не занимались. Помню, во время Пражской весны летом 1968 года мы гуляли по пахринским аллеям и валяли дурака:

Епишев и Гречко

вышли на крылечко,

завели гуманный разговор: