Тогдашнее впечатление — оно было первое — оказалось сродни ожогу. Но и потом в разные времена, и отнюдь не только в нашей стране, я наблюдал точь-в-точь такую же картину: богатые и сытые бежали к бесплатной шамовке. И, к моему глубокому сожалению, порой и я, опытный и поднаторевший, оказывался в первых рядах тех, кто храбро штурмовал крабы и икру, семгу и салаты, заливное и жульены…

* * *

Какой умник сообразил назначить Первый Ташкентский кинофестиваль стран Азии и Африки в середине августа 1958 года, не знаю. Помню, что, когда я вылез из самолета в ташкентском аэропорту, я понял: жизнь кончилась. Гостеприимные хозяева врали, что температура в тени всего 42 градуса. Думаю, такова была температура местного холодильника. Вся наша делегация (И. Скобцева, В. Пронин, Г. Марьямов и другие), прилетевшая в качестве почетных гостей на праздник, стала напоминать рыб, вытащенных из воды. Кроме, пожалуй, Романа Кармена. В пробковом шлеме на голове, в белом френче и шортах, седой, поджарый, красивый, он напоминал нам английского не то плантатора, не то колонизатора и, единственный из всех нас, чувствовал себя превосходно. Нас дотащили до ЗИМов и повезли за город, где мы должны были разместиться в правительственных дачах. Там нас рассовали по шесть человек в комнате. Уборная, по счастью, находилась не на дворе, а в конце коридора. О том, что такое кондиционер, в этой стране тогда еще не подозревали. Сказать, что я плохо переношу жару, — значит ничего не сказать. Я ее не плохо переношу, а просто не переношу. Когда, истекая потом, я переползал из правительственного ЗИМа в правительственную дачу, то вдруг обнаружил шагах в пятидесяти от дома искусственный квадратный водоем, на берегу которого росло одно дерево, не то баобаб, не то саксаул. Решение созрело немедленно. Бросив сумку со шмотками на отведенную мне койку, я устремился в теплую мутную воду и занял место в тени единственного дерева. Так еще как-то можно было существовать. Вода была, мягко говоря, не очень чистая, но духота пугала меня больше. Через некоторое время гостей повели куда-то на трапезу. Меня, разумеется, тоже позвали, но я пренебрег приглашением. Знающие мой всегдашний аппетит люди могут не поверить. Однако я даже не колебался в выборе. По мере движения солнца тень от дерева перемещалась. Соответственно передвигался и я. Ближе к вечеру я услышал громкий голос неистового Пырьева, руководителя нашего Кинематографического союза. Голос призывал садиться в автобусы и отправляться на торжественное открытие Первого Ташкентского кинофестиваля. Я не шелохнулся. Вернее, я передвинулся на несколько сантиметров, чтобы остаться в тени пресловутого баобаба или саксаула. Из своего мокрого убежища я слышал, как заводились автобусные двигатели и как мощные машины отчаливали одна за другой, увозя в сторону Ташкента столичных гостей, — делегация была немаленькая. Вечерело. Тень от дерева стала очень длинной, но о том, чтобы выйти на сушу, не могло быть и речи. Прохладнее не становилось. Тропическая ночь опустилась на мой водоем. Теперь я освободился от тени дерева и почувствовал себя повольготней. Зажглись вечерние огни. Наконец вернулись автобусы после открытия кинофестиваля. Некоторые из гостей навещали меня, рассказывали о том, что было на празднике. После полуночи, когда температура упала градусов до 35, я рискнул покинуть спасительное убежище. Я добрался до комнаты, где, обливаясь потом, лежали на койках мои соседи. Никто не спал, кроме одного человека — заместителя министра кинематографии Белорусской ССР (к сожалению, запамятовал фамилию). Дело в том, что оный киночиновник храпел так, что ни о каком сне не могло быть и речи. Он храпел не только неправдоподобно громко. Издаваемые им звуки были как неповторимыми, так и неповторяющимися. Такого высокохудожественного, я бы сказал, гениального храпа никто из присутствующих никогда не слышал. Среди неспящих были знаменитые кинематографисты, а не только такая шушера, как я. Из других комнат послушать столь высокохудожественный уникальный храп приходили экскурсии. Короче, фестивальная жизнь била ключом…

Промаявшись часа два в потном забытьи под грандиозные рулады нашего храпуна, я ушел обратно в свой водоем. Завтрак кто-то из сердобольных актрис принес мне в пруд. А когда кто-то из администраторов явился ко мне с визитом, я жалобно попросил:

— Купите мне билет обратно.

К моему удивлению, меня никто не журил, не уговаривал вылезти на свет, не обвинял в саботаже, не сулил всяких подачек. Мне просто-напросто купили обратный билет. И подали ЗИМ. И в конце второго дня моей ташкентской жизни вместе с режиссером Василием Прониным, у которого в Москве были дела, я улетел в столицу.

Так я и не побывал в городе Ташкенте, так и не посетил кинофестиваль стран Азии и Африки, так я беспардонно выбросил истраченные на меня государственные деньги. Зато я на всю жизнь сохранил в своей благодарной памяти ставший мне родным мутный водоем с не то баобабом, не то саксаулом на берегу…

* * *

В 1962 году осенью «Мосфильм» проводил фестиваль своих картин на Алтае. Делегацию, в которую входили Владимир Зельдин, Лариса Голубкина, Константин Воинов и я, возглавлял Иван Александрович Пырьев. Сам он был родом с Алтая, и его предполагали наградить медалью «За освоение целины». Принимали нас всех очень сердечно, и, конечно, из-за Пырьева. Нас пригласил к себе первый секретарь крайкома. И при нас заведующий отделом культуры, обсуждая прощальный вечер, спросил шефа:

— А как их (он кивнул в нашу сторону) будем провожать?

Мы потом только поняли, что речь шла о банкете.

Но секретарь крайкома смысл вопроса уловил мгновенно:

— На уровне коньяка!

Я понял, что это был высший уровень! Что, очевидно, существует немало градаций. Например, можно провожать на уровне водки, пива, чая, кваса. Все было отработано до тонкостей…

* * *

Как-то в очередной раз я залег в клинику лечебного питания, чтобы уменьшить себя в размере. В отделении сердечников лечилась интеллигентная, хорошо одетая дама. Пациентка была чуть постарше меня. Мы познакомились. Я выяснил, что ее специальность — стоматолог, и, как добавила она, профессор. Дама поинтересовалась, чем занимаюсь я. Я поведал, мол, режиссер, ставлю кинокартины. Тогда я еще не работал на телевидении, не вел передач. И в лицо меня никто не знал.

Профессор-стоматолог полюбопытствовала, какие фильмы я сделал. Я перечислил несколько лент. Среди них последней упомянул «Берегись автомобиля». И тут последовала рецензия, которую не забуду вовек:

— А… это тот фильм, где Смоктуновский играл еще со старым прикусом…

* * *

Нина похоронена на Новодевичьем кладбище. Рядом могилы И. Смоктуновского, Ю. Нагибина, О. Борисова, Н. Крючкова,